— Мне кажется, я не нравлюсь Чалмерсу, — сказала она, глядя на дверь.
— Вопрос не в том, нравитесь вы Чалмерсу или нет, а в том, нравится ли он вам? — сказал Джеред, наливая чай в чашку.
Она тщательно обдумала эту мысль.
— А что, если я скажу, что не особенно?
— Честный ответ, — ответил он, пряча улыбку.
— Даже если он был с вами... — она помедлила, — как долго?
— Почти двадцать лет.
— О, как много!
— Но я должен признаться, что бывают времена, когда я испытываю к нему теплые чувства.
— Я вас понимаю, — ответила она с такой безутешностью, что он рассмеялся.
— Ему просто придется привыкнуть к вашему присутствию в моей жизни, Тесса.
— Настоящий подвиг, Джеред.
— Но не обременительный, — сказал он, протягивая руку.
Тесса взяла ее и вдруг удивила его, поднеся ее к губам и поцеловав пальцы. Ее улыбка манила его ближе, и он поцеловал ее и отступил назад.
— Конечно, если он мешает вам, я могу его просто уволить.
— Господи, нет!
— Вы уверены?
Ее глаза были широко распахнуты.
— Людям нужна работа, Джеред. Особенно такая, к которой они привыкли за много лет. Вы просто не можете увольнять их без всякого повода.
— Я и не собираюсь. Только предложил. Вы отказываетесь от игры в крикет?
Тесса кивнула, потом снова улыбнулась.
— Ну а что вы предлагаете? Стало слишком холодно, чтобы гулять по палубе.
— Слава Богу, — пробормотав она.
Джеред театрально нахмурился.
— И хотя ваш второй выход не имел никаких дурных последствий, я думаю, что мы испытываем судьбу, учитывая ненадежное состояние вашего желудка.
— Джентльмен не стал бы говорить о таких интимных вещах при даме. И кроме того, я чувствую себя великолепно. — Она нахмурилась совсем не в шутку.
Ее вспыхнувшие щеки должны были помочь ему прочитать ее мысли. Вместо этого он понял, что просто поражен ее внешностью. Она не была слишком броской на вид, и все же бывали моменты, когда она выглядела красавицей, особенно когда поворачивала голову и улыбалась. В такие мгновения она заставляла его дыхание остановиться. У нее были безупречные зубы. Она любила улыбаться, причем частенько смеялась над собой. Ее темно-каштановые волосы вились вокруг плеч, изящно обрамляли лицо. Он протянул руку и погрузил пальцы в тяжелые пряди.
— Джеред?
Он стряхнул с себя все мысли и опустил руку.
— Почему вы никогда не говорите о вашей семье?
— Что сказать? Мои родители умерли, с сестрой мы чужие.
— Я думаю, что вспоминала бы своих домашних, даже если бы их больше не было со мной. Люди по-настоящему умирают, только когда их забывают.
Он протянул руку и коснулся кончика ее носа.
— Это звучит очень трогательно, Тесса, но не совсем верно. Иногда воспоминания делают утрату еще более болезненной. — Это он открыл совсем недавно.
Тесса внимательно смотрела на него, как будто определяя, насколько он расположен вести речь на столь щекотливую тему.
— Ваша матушка была тихой, скромной и непритязательной?
Он поднял бровь.
— Моя матушка носилась как черт на коне по холмам вокруг Киттридж-Хауса, ходила с нами на рыбалку и учила меня ходить под парусом.
— Тогда откуда вы взяли все эти ваши нелепые представления о женах, Джеред? Из светского общества? Это непохоже на вас, перенимать мысли тех, кого вы, как говорите, презираете.
Он подумал, что она сказала бы в ответ на правду? Просто примет это или будет копать дальше?
— Возможно, я не хотел, Тесса, испытывать то, что было с моим отцом, когда умерла моя мать.
— Он очень горевал? — Она всегда задавала вопросы.
— Можно ли умереть от горя? — Его глаза смотрели в стену. — Он как будто тоже умер вместе с ней. Почти не говорил, редко выходил из своей комнаты. Когда же он все-таки покидал дом, то направлялся только на то место, где она умерла. Он стоял там в любую погоду, по его лицу текли слезы. Однажды я нашел ею там на коленях, раскачивающегося взад и вперед и обнимающего воздух, как будто это была она.
Джеред посмотрел на нее. В ее глазах были слезы.
— Не плачьте, Тесса. Это давно прошло. Много лет назад.
— Так ли? Или вы до сих пор носите это внутри? Он, должно быть, очень сильно любил ее, иначе не страдал бы так.
— Я действительно не хочу обсуждать моих родителей, Тесса. — Он повернулся и отошел к окну, выходящему на корму судна.
— Джеред, но я не собираюсь проникать в ваши мысли. Я не хочу показаться любопытной. Просто пытаюсь вас понять.
— Я не уверен, что хочу быть понятым.
Она не могла оставить это вот так и коснулась его руки. Он посмотрел на ее руку на своем рукаве. Такая настойчивая в своей привязанности. Ей было трудно сопротивляться.
— Очень хорошо, на какие вопросы вы хотите, чтобы я ответил? — Он вернулся к столу и посмотрел на остывающий на подносе завтрак.
— Почему, Джеред?
— Почему — что?
— Вы прекрасно знаете что. Почему вы не прикасаетесь ко мне? Вы обращаетесь со мной как брат и каждую ночь оставляете меня одну.
Ее щеки были пунцовыми, и при всей ее решимости она не смотрела ему в глаза. Его упрямая жена смущена? Это что-то новое. Он попытался взять ее за подбородок пальцами, но она увернулась от его прикосновения.
— Это из-за шрама, да?
— Что?
Она взглянула на него и отвела глаза.
— Я вам неприятна?
— Конечно. Настолько, что я провел последние пять минут, восхищаясь вашей красотой. Я удивлен, что позволил вам занять мою каюту, когда вы такая хорошенькая ведьма. Знаете ответы на все вопросы.
Она заморгала. Потом нахмурилась.
— Из всех глупостей, которые вы иногда произносите, эта, должно быть, самая идиотская. Я могу смириться с тем, что вы цитируете посреди ночи «Сказки Матушки Гусыни». Даже терпеть ваши нескромные выкрики в переполненных театрах. Я могу даже зайти так далеко, что, возможно, даже выдержу ваше постоянное присутствие в моей жизни. Но я не выношу глупых женщин, Тесса.
Она бросила в него что-то. Это оказался его тост. Он не попал в Джереда, но она испортила вполне хорошую еду, тем более что это был его завтрак. Тесса стала есть позже, говоря, что чувствует себя лучше, когда ест умеренно.
Джеред взял серебряный прибор, состоящий из нескольких плошек, в одной из которых был яблочный джем. Он открыл серебряную крышку и ковырнул пальцем джем. Капля упала на щеку Тессы. Она засмеялась.
— О, прекратите, Джеред.
Она вытерла щеку и шагнула ближе.
— Спасибо вам, — сказала она, поднося обе его руки к своим губам. Потом наклонила голову и поцеловала центр каждой ладони поцелуем таким нежным и милым, что ему будто пронзило сердце. Это была скорее не страсть, а благословение. — Все чудесно. Но если дело не в моем шраме, тогда в чем же?
