Люк рассмеялся и подбросил пальцем кружевное жабо у нее на груди. Стоявший рядом носильщик откашлялся и демонстративно отвел глаза, делая вид, что он ничего не заметил.
– Трать сколько хочешь, любимая, – попросил Люк. – Тебе еще много-много надо купить всего, чтобы потратить столько, во сколько обходится содержание любовницы.
Тася понадеялась, что их никто не слышит.
– Милорд, – укоризненно прошептала она, но он лишь усмехнулся:
– Ты понятия не имеешь, сколько стоит твое присутствие в моей постели. Советую тебе воспользоваться своим положением.
Она разрывалась между желанием закончить этот непристойный разговор и продолжить его. Ощущение его крепкой руки на талии, его жаркого дыхания на коже волновало ее до невероятности. Она посмотрела в его смеющиеся глаза, не зная, что ей отвечать на его шутки.
– Почему ты захотел, чтобы я стала твоей женой, а не любовницей? – поинтересовалась она.
Выражение его глаз изменилось, и он произнес мягким мурлыкающим голосом:
– Хочешь, чтобы я отвез тебя домой и там все показал на деле?
Тася промолчала, зачарованная его пристальным взглядом. Она не сознавала, что вцепилась ему в руку, до тех пор, пока ее пальцы, соскользнув, не уперлись в кожаный ремень под рукавом рубашки. Внезапно все отошло куда-то в сторону, и она могла думать лишь об одном – как бы поскорее оказаться с ним в постели, ощутить прикосновение его губ к своей коже и вновь почувствовать тот отклик своего тела, который он умел пробудить с такой легкостью.
Увидев ответ в ее глазах, Люк обернулся к носильщику, топтавшемуся в нескольких шагах от них, и проговорил невозмутимым голосом:
– Полагаю, что на сегодня наши покупки закончены.
Леди Стоукхерст несколько устала.
***
Хотя Тася не знала других мужчин, она понимала, что ее муж – великолепный любовник. Как искусно, с каким бесконечным умением он пользовался прикосновениями, поцелуями, близостью своего тела! Были ночи, когда часы любви переходили в медлительный сон, а потом снова ощущения лились непрерывным потоком, переполняя ее. Он обнимал, целовал, сжимал и нежно гладил ее, пока она не начинала стонать от удовольствия, вызванного его обладанием. Но Люку больше нравилось играть в постели в буйные и бурные игры, оставлявшие ее без сил от смеха и наслаждения. Тасю поражало, как он умел ее расшевелить. Даже в детстве она всегда была тихой и воспитанной девочкой. Люк буквально содрал с нее все сдерживающие запреты, поощряя ее…, нет, просто требуя, чтобы она откликалась на его ласки, забыв свои старые представления о пристойности.
Тасе хотелось бы, чтобы ее потребность быть с Люком, потребность в нем была поменьше. Она старалась сохранить умеренность, но ее чувства расцветали неудержимо и неуправляемо. Внимание, которое он ей уделял, его разговоры, улыбки, его забота стали для нее каким-то наркотиком. Чем больше она их получала, тем больше хотела. А взамен он просил так мало. Она виновато думала, что должна бы сказать ему о своей любви, но слова не шли с языка, словно в этой непроизнесенной фразе был ключ к ее погибели. Она отдавала какую-то часть себя и тут же в страхе отступала, не в силах понять сама себя.
– Меня никогда раньше так не баловали, – сказала она ему как-то днем, когда они, разнеженные, лежали в саду, окруженном высокой оградой. – Думаю, что тебе не следовало бы меня к этому приучать.
Наступила самая настоящая летняя жара. Они отдыхали в тени раскидистого дуба. Воздух был напоен запахом жимолости и вьющихся роз. Тася водила цветком по щекам и подбородку Люка, по-детски радуясь этой игре.
Он лежал, положив голову ей на колени.
– Не вижу, чем тебе навредило, что тебя балуют. – Он поднял на нее глаза и погладил бархатистую щеку. – Ты с каждым днем становишься все красивее.
Тася улыбнулась и, склонившись над его головой, притронулась своим носом к его носу.
– Это из-за тебя.
– Правда? – Его рука скользнула ей на затылок, пригибая ее голову поближе к себе. Они обменялись долгими проникновенными поцелуями, и только затем она ответила:
– У русских есть особое слово для самого первого проблеска весны – «оттепель». Этим словом называют пробуждение природы. Вот так я себя чувствую сейчас.
– Неужели? – И глаза Люка заискрились интересом. – Покажи-ка мне, что значит быть пробужденной.
– Нет! – взвизгнула она, роняя розу, когда он начал сладострастно ласкать ее.
– Я хочу точно знать, какая твоя часть пробудилась, – настаивал он, привлекая ее к себе, пока она не оказалась под ним. Тогда он легонько провел рукой по ее телу, не обращая внимания на ее смешки, протесты и опасения, что их кто-то может увидеть.
За те три недели, которые они провели в Лондоне, память Люка вобрала в себя тысячу образов Таси, но ему казалось, что он никогда не видел ее столь очаровательной, как сейчас, когда она в борьбе с ним пыгалась вскарабкаться на него. Люк предпочитал нынешнюю бурную возню ее прошлой угасающей грациозности Тася уже не выглядела такой худой и болезненной, ее шея, плечи и лицо округлились. Грудь оставалась маленькой, но стала более округлой и упругой. Сейчас, задрав юбку до колен, она оседлала его бедра и уперлась руками ему в плечи, чтобы не потерять равновесия. Она торжествующе восседала на нем, однако Люк слегка напряг плечи, давая ей почувствовать силу мускулов под ее руками, напоминая, что она сидит верхом на нем только потому, что он это позволяет.
– Я хочу тебя кое о чем попросить, – сказала она.
– Давай проси.
– Только заранее обещай мне, что не откажешь и разрешишь сделать все, что я хочу. И постараешься спокойно меня выслушать.
– Проси, – прорычал он с деланным нетерпением.
Тася набрала в грудь побольше воздуха.
– Я хочу написать матери, – без обиняков объявила она. – Я хочу успокоить ее, она должна знать, что я в безопасности и счастлива. Тогда ни она, ни я не будем беспокоиться. Знаю, она обо мне тревожится, а это вредно для ее здоровья. Я каждый день о ней думаю. Я не напишу ей ничего, что бы выдало мое нынешнее положение, не упомяну ни чьих-либо имен, ни адреса, где живу. Но мне просто необходимо это сделать. Ты должен понять, как много это для меня значит.
Какое– то время Люк молчал, потом невыразительно проговорил:
– Я понимаю.
Глаза ее засияли счастьем.
– Значит, ты позволишь мне написать ей?
– Нет.
Прежде чем он успел объяснить причину, Тася спрыгнула и, сев рядом, уставилась на него мрачно и решительно.
– Я не просила у тебя разрешения. Я просто пыталась проявить учтивость. И вообще, не тебе решать, писать мне письмо или не писать. Это моя мать, и зависит от этого только моя безопасность.
