Русские дипломаты XVII века.
XVII век видел во главе Посольского приказа несколько крупных политических деятелей. На первом месте среди них стоит Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин. Это был государственный человек европейского масштаба, «мудрый министр, который не уступит ни одному из европейских», по словам одного иностранца. Сын скромного псковского помещика, он выдвинулся благодаря своим исключительным дипломатическим талантам, которые имел возможность впервые проявить в качестве уполномоченного по разграничению Псковского уезда с Швецией. Особенно отличился Ордин-Нащокин при заключении Валиесарского перемирия (1658 г.), согласно которому Швеция уступила русским завоеванные ими в Ливонии города, и Андрусовского перемирия с Польшей (1667 г.), по которому Москва приобрела Левобережную Украину и Киев. Ордин-Нащокин имел и некоторую теоретическую подготовку: он умел писать «слагательно», знал математику, латинский и немецкий языки, был осведомлен в иностранных порядках — про него говорили, что он «знает немецкое дело и немецкий обычай знает же». Не будучи безоговорочным сторонником заимствований всего иноземного, он считал, что «доброму не стыдно навыкать и со стороны, даже у своих врагов». Ордин-Нащокин был дипломатом первой величины — «наихитрейшей лисицей», по выражению страдавших от его искусства иностранцев. «Это был мастер своеобразных и неожиданных политических построений, — говорит о нем проф. Ключевский. — С ним было трудно спорить. Вдумчивый и находчивый, он иногда выводил из себя иноземных дипломатов, с которыми вел переговоры, и они ему же пеняли за трудность иметь с ним дело: не пропустит ни малейшего промаха, никакой непоследовательности в дипломатической диалектике, сейчас подденет и поставит в тупик неосторожного или близорукого противника». При всей своей изворотливости Ордин-Нащокин обладал одним дипломатическим качеством, которого не имели его соперники, — честностью. Он долго хитрил, пока не заключал договора, но, заключив, считал грехом его нарушать и категорически отказывался от исполнения соответствующих указаний царя. В 1667 г., уже в чине боярина, Ордин-Нащокин был назначен начальником Посольского приказа. Он очень высоко ставил дипломатическую службу — «промысел». В его глазах Посольский приказ был высшим из всех государственных учреждений. Это — «око всей великой России». Задача Посольского приказа — «расширение государств от всех краев... тем и честь и низость во всех землях; и других приказов к Посольскому приказу не применяют». Посольский приказ надо поэтому, «яко зеницу ока, хранить». Ордин-Нащокин ратовал за высокое качество личного дипломатического состава, потому что «надобно мысленные очеса на государственные дела устремить беспорочным и избранным людям». У Ордин-Нащокина была своя совершенно определенная программа, которую он проводил с большим упорством и последовательностью, входя нередко в конфликты с самим царем Алексеем. С большой политической прозорливостью он считал необходимым направить все усилия Московского государства на приобретение «морских пристаней» на Балтике. Чтобы достигнуть этой цели, он стремился создать коалицию против Швеции и отнять у нее Ливонию. Он хлопотал поэтому о мире с Турцией и Крымом, настаивал на том, чтобы с Польшей «мириться в меру» (на умеренных условиях), готов был даже пожертвовать Украиной: «стоит ли стоять за черкасов, если они изменяют?» Ордин-Нащокин мечтал даже о союзе с Речью Посполитой, о «славе, которой покрылись бы славянские народы, если бы все они объединились под главенством России и Польши». У Ордин-Нащокина были свои взгляды и по вопросам экономической политики. «Русский Ришелье», как его называли шведы, он последовательно проводил в жизнь принципы меркантилизма. Внешнеполитическая программа Ордин-Нащокина (отказ от Украины, союз с Польшей и отнятие у Швеции Ливонии) не встречала сочувствия у царя, несмотря на большое доверие и расположение, которое он постоянно оказывал своему министру. Назначенный в 1671 г. полномочным послом в Польшу для заключения мира на условиях, не согласных с его убеждениями, Ордин-Нащокин подал в отставку и ушел в монастырь. Перед смертью он участвовал еще с успехом в переговорах о продлении Андрусовского перемирия в 1679 г.
Назначение на место Ордин-Нащокина А. С. Матвеева, сторонника сближения с Швецией и большого покровителя украинцев, придает уходу Ордин-Нащокина характер министерского кризиса, вызванного разногласиями с верховной властью по коренным вопросам внешней политики.
Из других начальников Посольского приказа дипломатические способности проявил фаворит царевны Софии, князь Василий Васильевич Голицын. Его искусству Россия была обязана заключением вечного мира с Речью Посполитой на условиях Андрусовского перемирия.
«Посольский обряд».
В XVI—XVII веках оформился и московский «посольский обряд», т. е. внешние приемы дипломатических сношений, дипломатический этикет. Выработался он не сразу. В конце XV века определенного церемониала еще не существовало. Принимая Поппеля на тайной аудиенции, Иван III о секретном деле говорил с послом, отойдя в сторону от присутствовавших бояр. Во время приема в Москве венецианского посла Контарини Иван III так увлекся в разговоре, что стал наступать на своего собеседника, который из уважения к великому князю пятился назад.
Московские дипломаты, попадая на Запад, внимательно присматривались к тамошнему дипломатическому церемониалу, учились и по-детски копировали существовавшие там порядки.
В 1489 г. Иван III посылал к германскому императору послом Юрия Траханиота. Из доклада Траханиота после его возвращения великому князю стало известно, что ему была оказана «великая честь», что на аудиенциях император и сын его, король, «сами встречали его, сету пив с своего места ступени три - четыре, да руку подавали стоя», что император посадил Траханиота «против себя на скамейке близко». Когда с ответным посольством прибыл в Москву от императора Георг фон Турн, то Иван III принял его таким же образом, «сступив с своего места, да подал ему руку, да велел ему сести на скамейке против себя».
Постепенно, иногда на основании случайных наблюдений и прецедентов, и выработался в течение XVI века характерный для московской дипломатии очень сложный этикет. В основе этого этикета лежали, несомненно, западноевропейские образцы. Весь московский «посольский обряд» резко отличается и от восточного, и от византийского; но, перенесенный из Западной Европы, «обряд» в Москве утратил свою гибкость, принял закостенелые формы, оброс азиатскими условностями и не допускавшими изменения мелочами. В конечном итоге московские дипломаты уверовали, что созданный ими посольский чин и есть настоящий, общепризнанный порядок, которому подчиняются или должны подчиняться все государства. В 1654 г. послы царя Алексея заявили цесарским «думным людям», что они будут править посольством не так, как от них требуют, а «как в посольских обычаях ведетца», а «иных государств послы и посланники нам не в образец».
В представлении московских дипломатов все государства делились на ранги в зависимости от их политического значения. Далеко не каждого государя московский царь мог признать себе братом. Прежде чем вступить в дипломатические сношения с тем или иным государем, в Москве старались узнать, действительно ли он независимый правитель или «урядник» (вассал). Шведских королей из дома Ваза в Москве долгое время считали простыми «обдержателями» (регентами), недостойными сноситься непосредственно с самим царем, и требовали, чтобы сношения велись через новгородских наместников, против чего шведское правительство всячески протестовало. Иван IV и Сигизмунда-Августа попрекал, что он называет шведского короля братом: ведь он должен был бы знать, что дом Ваза происходит от простого водовоза. По договору 1687 г. курфюрст Бранденбургский обязался при приеме русских послов проявлять особую почтительность, так как московское правительство курфюрста ставило ниже короля. Еще в конце XVII века бранденбургские послы тщетно хлопотали о том, чтобы им в Москве оказывалась та же почесть, какую оказывают император и все короли.
Вне зависимости от ранга того или иного государства все сношения с иностранными державами строились на принципе охранения государевой «чести».
«Честь» эта выражалась в первую очередь в «именовании», т. е. в титуле. «Самое большое дело государскую честь остерегать; за государскую честь должно нам всем умереть. Прежде всего нужно оберегать государское именование. Начальное и, главное дело государей чести остерегать». «Не только нам есть, но и на свет зреть не можем», — говорил во Франции в 1668 г. стольник П. И. Потемкин по поводу «прописки» в царском титуле, увидев в этом «великого государя нашего, его царского величества, в самом великом его государском деле страшное нарушение». Вопрос о титуле стоял всегда на первом месте. Настойчивость русских дипломатов в этом вопросе раздражала иностранцев, а иногда их придирчивость и смешила. Но за отвлеченными спорами скрывались совершенно реальные соображения, поскольку титул выражал определенные права, и всякое умаление в титуле косвенно означало отказ от этих прав. Это отлично понимали и западноевропейские дипломаты, проявлявшие не меньшее упорство в вопросах титула. Их шокировала только грубость формы, в которой московская дипломатия отстаивала свои претензии.
