Хотя я предпочла бы, чтобы его это злило. Предпочла бы что-то обычное: немножко ревности, немножко страха, что я могу увлечься Эганом, и тогда Адрик меня потеряет. Задумывался ли Адрик о том, что может меня потерять? И пусть это случилось бы по моей вине, но… он не был ревнив. Он был слишком зрелым, чтобы ревновать. Или слишком уверен в моих чувствах.
Как-то раз мама сказала, что нельзя показывать мужчинам нашу уязвимость, не дай бог они осознают, какую власть над нами имеют. Но это было в те времена, когда жизнь меня еще не научила, что, если кого-то любишь, ты должен быть в нем уверен, мужчина ты или женщина. Тогда я еще не знала: единственный человек, имеющий над тобой безмерную и опасную власть, как бы сильно ты ни был влюблен, – это ты сам.
– Что случилось? – прозвучал в тишине его голос.
В глубине души я знала, что случилось. Меня вдруг охватил гнев, но не на него, а на себя. За свои чувства. За свою нерешительность. За игру в покер. За то, что хотела спросить – и не спросила. Потому что я была не вполне настоящей.
Я могла бы сказать, что ничего не случилось, но вдруг призналась в глупом порыве откровенности:
– Когда человек привыкает жить в кошмаре, и вдруг случается что-то хорошее, ему становится страшно, что это скоро кончится и превратится в очередной кошмар. Тебе это знакомо?
Он слегка нахмурился, растерянный и заинтригованный.
– Да, – согласился он. – Думаю, да.
– Именно это случилось у меня с тобой, – сказала я.
– Значит я – твой кошмар?
– Ты – единственное, что в ней есть хорошего.
Адрик промолчал. От разочарования я вдруг почувствовала тяжесть в желудке. Но огорчение тут же перешло в сомнения и неуверенность. Вдруг ему не понравились мои слова? Может, не стоило быть столь откровенной? Не стоило признаваться в чем-то настолько важном? Так что же? Что же?
– Хорошо бы, если так! – с горечью прошептал он.
– Не понимаю, что ты хочешь сказать, – искренне удивилась я.
– Я о том, что тоже могу все испортить, – пояснил он. – Я совсем не пай-мальчик.
Самое паршивое, что я и так это знала. Он ведь Кэш, и ему, возможно, что-то известно о гибели моего брата, тем не менее я чувствовала к нему… то, что чувствовала. Я еще хуже, Адрик. Гораздо хуже.
– Мне следовало уйти, – прошептала я.
Я покачала головой, словно все это не имело никакого смысла, словно я допустила серьезную ошибку, придя сюда. И развернулась, чтобы с достоинством удалиться.
– Джуд! – окликнул меня он, и я остановилась, услышав его голос.
Он встал, подошел ко мне, схватил за запястье и посмотрел в глаза таким взглядом, что у меня подогнулись колени.
«Я хочу, чтобы он всегда так на меня смотрел… на меня одну. Теперь я понимаю, откуда берется эгоизм».
«Ох, подружка, боюсь, если ты выложишь все улики, вряд ли он захочет тебя видеть – разве что в гробу».
«Ты собираешься обгадить самый романтичный момент?»
«Хм… Должна же я что-то сделать».
– Я хочу, чтобы у нас все было, – прошептал он. – Я не пытаюсь тебя оттолкнуть, но должен предупредить.
– О чем ты хочешь предупредить?
С минуту он колебался, все еще сжимая мое запястье, чтобы я не сбежала.
– Возможно, если я перестану сдерживать чувства к тебе, мне придется солгать.
Время изменило свой ход, и секунды тянулись бесконечно долго, прежде чем до меня дошло, почему он это сказал. Сердце бешено забилось. Я боялась услышать нечто такое, что изменит все.
– О чем солгать? – прошептала я.
– О себе, – признался он. – На самом деле я не такой уравновешенный, каким кажусь.
– Возможно, я тебе тоже солгала, – удивила его я.
– Насчет чего?
– Насчет того, что на самом деле я вовсе не такая храбрая и закаленная, какой кажусь.
Рука, державшая мое запястье, мягко сжалась. Большой палец ласково погладил бьющуюся жилку в том самом месте, где расходятся вены. Мой пульс участился. Я не знала, заметил ли это Адрик, но надеялась, что заметил. Мне хотелось, чтобы он знал, в какое исступление меня приводит, что я совершенно теряю голову от него. Адрик посмотрел на меня – сначала в глаза, а потом на губы и снова в глаза. Я невольно сглотнула. Черт, когда я успела так размякнуть? Еще вчера на лекции по литературе мне казалось, что я его ненавижу!
– Ты мне нравишься, – прошептал он.
– Мне бы хотелось, чтобы я тебе не просто нравилась, – прошептала я в ответ.
– Ты мне не просто нравишься.
– Очень нравлюсь?
– Даже слишком, я бы сказал.
– Тогда почему ты меня не поцелуешь?
– Потому что стараюсь быть пай-мальчиком, – сказал он.
– Прошу, не надо сейчас быть пай-мальчиком… – взмолилась я.
Его рука скользнула по моей щеке, а пальцы зарылись мне в волосы, скользя между прядями. Он притянул меня к себе. Я, как хорошая девочка, позволила ему себя заворожить и теперь, приоткрыв жаждущие губы, ждала того мгновения, когда сольются наши уста – мгновения, которое будет длиться весь день.
Но Адрик, устроив сладкую пытку, остановился в нескольких сантиметрах или даже миллиметрах от моих губ… Он явно предпочитал извращенные игры. И продолжал пытку, медленно двигаясь вдоль моих губ, а потом нежно, игриво и с большим опытом облизал их кончиком языка, дразня, возбуждая, словно бы молча спрашивая: «Хочешь этого? Ведь ты именно этого хочешь?»
Вот черт! Я облизала губы в приступе желания. Я уже готова была сказать: «Пожалуйста…», когда он поймал их. Поцелуй был страстным, неизбежным. Сначала медленный, а потом превратившийся в легкие и бережные покусывания.
Я была очарована. Поистине невероятно, но каждый наш поцелуй казался первым в жизни, наполненным тайным желанием, так долго томившим. И когда Адрик внезапно остановился – быть может, чтобы устроить любовную игру, я сама наклонилась к нему и снова поцеловала.
Его руки обвились вокруг меня, крепче прижимая к себе. Ладони скользнули вверх по спине и обхватили мое лицо. И тогда он поцеловал меня. А потом – еще и еще. Его поцелуй был жадным, прерывистым, как дыхание пловца, плывущего на полной скорости и без остановки хватающего ртом воздух. Его язык переплетался с моим, играя с ним и обвивая… Адрик посасывал, покусывал, облизывал мои губы, словно умоляя не останавливаться, пока я не поняла, что уже задыхаюсь от поцелуев.
Адрик оперся рукой о стену позади меня, заставив откинуть голову назад, и зарылся лицом мне в шею. Его поцелуи оставляли на моей коже горячие влажные дорожки,
