— Степан, скажи, агнец мой, ты запомнил буквы в том порядке, в котором я их называл?
— Естественно.
— И готов повторить?
— Нет проблем.
Артемий стряхивает воду с рук. Снова дергает за шнур. На зов колокольчиков появляется та же блондинка. У нее в руках две черные дощечки и тонкие белые мелки. Раздает их Степану и Артемию. Из комнаты не выходит, а отступает ближе к мраморным бюстам.
Понтифик подходит к Степану.
— Давай каждый напишет буквы в том порядке, в котором их запомнил.
Степан пожимает плечами:
— Давай.
Они быстро, не глядя друг на друга, начинают писать. Мелки стучат о дощечки почти одновременно.
— Пожалуйста, — протягивает свою дощечку Степан.
Артемий тоже готов обменяться. Передают дощечки друг другу.
— Все правильно, как у меня, — заключает Степан.
Понтифик одобряюще улыбается:
— Остается составить слова и перевести.
— Я в греческом ни бельмеса не шарю, — признается Степан.
Понтифик садится рядом с ним на диван. Долго изучает получившийся текст, делает мелком разбивки на слова и, закончив, читает вслух:
— Ледяной человек растает, добравшись до вершины, от жаркого солнца.
Наступает тишина. Слышно, как разбивается струя воды о мраморную чашу.
— Агнец мой, твоя фамилия…
— Леденев. Степан Леденев. Она вам известна? — От растерянности он быстро становится подозрительным. Артемий делает брезгливый жест:
— Я не эстрадный фокусник, чтобы пользоваться подобными приемами.
Катя шепчет Степану:
— Я ему фамилию не называла, даже свою. Он и не спрашивал.
Степан встает, подходит к кругу с секторами, в которых почти не осталось зерен.
— Что же это все значит? При чем тут я?
Понтифик кладет руку на его плечо:
— Тебе решать, агнец мой. Редко кому судьба открывает свои тайны. Подумай. Я пока уделю внимание твоей даме.
Уходит вместе с Катей в комнату, в которой вокруг бронзового жертвенника с благовониями расположены мраморные лежанки. Ложится на одну из них. Жестом предлагает Кате сделать то же самое. Она послушно повинуется и тут же приглушенно шепчет:
— Я так боялась не успеть предупредить вас. Мне пришлось наврать Степану, что я беременна и будто бы вы можете всякими там манипуляциями снять эту самую беременность.
— Действительно могу, — соглашается Артемий. — Ты уверена, что наврала?
— Не знаю, — пугается Катя.
Артемий подходит к ней:
— Ложись на спину. Расслабься… еще расслабься…
Его руки с растопыренными пальцами застывают над низом живота. Артемий закрывает глаза. В его облике чувствуется полная открытость к любым нюансам ее организма. Как-то досадливо убирает руку, возвращается на свою лежанку, на ходу успокаивает Катю:
— Ничего зародившегося в тебе нет. Пуста. Есть небольшое воспаление придатков, но это уже не ко мне.
— Я полгода назад спираль поставила.
— Ну и дура, — заключает понтифик. — Из ничего ничего не возникает. НИЛЬ ДЭ НИХИЛО ФИТ. Лучше поговорим о будущем.
Катя резко встает, садится на край лежанки Артемия:
— Которое петух нагадал?
— Следует отличать пророчество от гадания. Ты надеешься на дальнейшие серьезные отношения со Степаном? Отвечай честно. Врать мне — значит причинить вред себе.
— Ну… — растягивает Катя. — Хотелось бы верить. Сегодня, когда наврала, он проявился во всей красе. Устраиваю его — пока остаюсь ни на что не претендующей любовницей. Он заявил, что с меня хватит любви моего мужа.
— И после этого ты все-таки хочешь быть с ним?
— Хочу, — вздыхает она в ответ.
— Хорошо, рассудим. Он скоро умрет. Это не мои слова, а пророчество. Но прежде дойдет до вершины, то есть до того настоящего богатства, о котором мечтает. Тебе важнее он или его деньги?
Катя долго молчит. Она не считает Степана жадным. И уж тем более не верит в его смерть. Но если верить Артемию, то тогда все капиталы ее любовника рассосутся, как ее мнимая беременность…
— Неужто он так запросто, ни с чего, возьмет и умрет? — растерянно спрашивает она. Катя не чувствует в себе эмоциональной потребности рыдать и убиваться по поводу Степана. Наверное, потому, что слишком нереально известие, выклеванное петухом.
— Этот вопрос бессмысленно обсуждать. Спасти его не сможет никто, тем более ты. От судьбы не спасают. Но его капиталы обезопасить следует. И ты, агнец мой, можешь в этом поспособствовать.
У Кати из глаз, совсем как недавно в «Метрополе», начинают безостановочно литься крупные слезы. Ей становится, наконец, ужасно жалко Степана. И жалко себя. Какие гадости он высказывал ей! Артемий ее не утешает. Только просит подробно рассказать о разговоре в гостинице, когда она наврала, что беременна. Катя с истеричным наслаждением выворачивает душу. Артемий слушает безучастно. А в конце резюмирует:
— Поверь, агнец мой, вы выйдете отсюда чужими людьми. И не из-за меня. После твоего признания в беременности он не рискнет продолжать ваши отношения. Ты его теряешь.
— Но вы же мне обещали?! Я ведь придумала эту глупость, чтобы его сюда заманить! — почти кричит Катя, забыв, что в соседней комнате сидит Степан.
— Все верно, — кивает головой понтифик. — Ты выяснила для себя две вещи — во-первых, он тебя не любит, во-вторых, скоро умрет, в-третьих, денег от него не получишь. Верно? Верно. Но ежели и после этого желаешь, чтобы он оставался твоим до конца недолгой жизни, пожалуйста. Будешь выполнять мои указания, и он умрет в твоих объятиях.
Катя от неожиданности пытается что-то сказать, объяснить, что ей хорошо с ним в постели, а на остальное наплевать. Но слова никак не выговариваются.
— Спокойно. Я даю тебе несколько дней на раздумья. Либо потеряешь все, либо заключительный аккорд счастья возьмешь своей рукой. Лежи спокойно. Ты же после избавления от беременности. Я поговорю с ним.
Артемий возвращается в зал и первым делом подставляет руки под струю фонтана. Степан нервно прохаживается среди античных бюстов.
— А что, этот петух всем угадывает? — забыв про Катю, спрашивает Степан.
— Всем и не положено. Я редко занимаюсь прекращением беременности. Прежде чем заняться женщиной и взять на себя вину в умерщвлении зачатой жизни, необходимо выяснить судьбу мужчины. Бывают случаи, когда именно ребенок должен в дальнейшем спасти.
— Не мой случай?
— Сам слышал, агнец мой, — понтифик отходит от фонтана. Степан устремляется к нему. Его полные губы уменьшились, точно ввалились в рот. Хватает руку понтифика.
— Что-то же можно предпринять? Я — человек не бедный. На лечение хватит. В любой стране… Или меня убьют?
Артемий не отвечает, берет его левую руку. Долго рассматривает ладонь, сличает с правой. Потом показывает ее Степану:
— Гляди сам. Видишь линию жизни? Она начинается у тебя высоко под юпитерианским, указательным пальцем. Это значит тщеславие, лидерство, безжалостность, а заканчивается эта линия чуть ниже середины ладони. Смотри, как она рассыпается на множество мелких линий. Признак полного иссякания жизненной энергии. Мне нужно более серьезно изучить все линии. Но, скажу честно, с такой рукой долго не протянешь. У тебя с сердцем были осложнения?
— Никогда, — возмущенно заявляет Степан.
Понтифик подносит к его груди руку с растопыренными пальцами. Оба стоят не шелохнувшись. Артемий отходит от него. Снова подставляет руки под струю фонтана. Степан не выдерживает напряжения, садится на диван.
— Завтра же, агнец мой, отправляйся в Институт Бакулева, плати любые деньги, пусть они обстоятельно тебя проверят. Быстро ты износил свое сердце. Работаешь много или пьешь? — Понтифик садится рядом с ним.
Тот кисло улыбается:
— И то, и другое. Я ведь одним из первых в стране поднялся. Еще в начале перестройки удалось продать огромное количество скраба одной итальянской фирме. Тогда об этом никто и не помышлял. По обоим берегам Волги валялось такое количество ржавых посудин, и никто не знал, как от них избавиться. Я пустился во все тяжкие, добыл в правительстве лицензию. Тогда, правда, впервые сердце стало побаливать. А может, и не сердце. После третьей рюмки как рукой снимало. Потом перестало.
— Скраб — ржавые корабли, надо понимать? — уточняет Артемий.
— Точно. Металлолом. Итальянцы на полгода обеспечили свои печи. С того момента и полез в гору. Неужели все зря? — Степан всем своим мощным торсом разворачивается к Артемию. — Вылечите, вы же вон беременность руками рассасываете, может, и с сердцем получится. Я денег на здоровье не пожалею. Сколько назначишь. Там, здесь… без разницы. Мне жить надо. Погляди на меня. Я же только в силу вхожу.
Артемий встает, кладет правую руку на голову Степана, а левой упирается в область сердца.
— Спокойно. Я вхожу в тебя. Расслабься. Еще, еще. Сердце бьется медленно. Еще медленнее. Я владею им. Оно почти не пульсирует. Я владею им…
