– Извините, владыка, Окуджава не имеет ничего общего с русскими. Он из племени бесов со всеми их людоедскими инстинктами.
– Но в танках сидели русские, и зверствующие омоновцы тоже русские, – сказал владыка. – И генералы, которые приказ отдавали, тоже не немцы. Вот ведь в чем трагедия. В полной духовной деградации, в нравственном разложении. Стрелять по безоружным соотечественникам? Что это, каким словом назвать? Вы точное нашли слово для Окуджавы – людоедство. Да, да, именно людоедство.
– Я думаю, ваше преосвященство, нужно создать «Черную книгу позора» и записать в нее имена главных палачей. И хранить ее вечно, – вдруг родилась у меня идея, – Так и написать на ней: «Хранить вечно!» Чтоб потомки с омерзением произносили их имена. Чтоб и дети и внуки душегубов чувствовали на себе пятна невинной крови. И чтоб церковь предала их анафеме. Как вы на это смотрите, владыка?
– «Книга позора» – это дело серьезное. Но невинная кровь, пролитая душегубами, не должна запачкать их детей и внуков. Они не виноваты и не несут ответственности за злодеяния родителей. Что до анафемы, то это дело сложное, я бы сказал тонкое, – ответил епископ.
– Конечно, нынешний патриарх – друг президента на это не пойдет, – сказал Алеша. – А вот идею твою с «Черной книгой» я позаимствую. Я создам обелиск позора, который будущая народная власть воздвигнет на Красной пресне. Представьте себе стелу из серого грубого, необработанного камня. Стела зиждится на куче извивающихся змей с человеческими головами и звериным оскалом. Они отлиты из черного металла. А на стеле черными буквами имена палачей и красные пятна крови. А у подножия на асфальте распластанная бронзовая фигура девочки-подростка…
Я живо представила всю композицию, так зримо нарисованную Алешей. Я не успела высказать своего одобрения, владыка меня опередил:
– Это будет впечатляюще, – сказал он. – Только доживем ли мы до открытия такого монумента, сохранится ли Россия, вот вопрос?
– А помните, владыка, вы у меня в мастерской в присутствии Дмитрия Михеевича читали стихи Зинаиды Гиппиус? Там есть строки: она не погибнет, верьте, и близко ее воскресенье, – напомнил Алеша.
– Хочется верить, да надежды нет, – ответил владыка.
– Особую тревогу у меня вызывает молодежь. В ее неокрепшие души впрыснули ядовитые вирусы, через телеэкран и бульварную прессу. Ее окунули в грязное болото лжи, заморочили ей голову, отравили сексом, наркотиками. Это потерянное поколение. А другого не будет.
Большие глаза его выражали бездонную тоску и тревогу. Печать безнадежности лежала на его порозовевшем лице. Он ждал от нас каких-то утешительных слов, но у нас их не было. И тогда после короткой паузы он снова заговорил:
– Телевидение и газеты шумят о фашизме. Это о нас-то? Какая чушь!
– В этой чуши кроется определенная сионистская стратегия, когда вор кричит «держите вора!», – сказала я. – Сионисты захватили власть в стране. В их руках средства массовой информации, банки, смешанные предприятия, торговля. Они понимают, что народу это засилие не нравится, и опасаются взрыва. А чтобы упредить его, вытаскивают излюбленный, испытанный веками жупел антисемитизма, которым пугают доверчивых граждан.
– Да, да, вы правы, – согласился владыка. – Я слышал, что они готовят постановление о борьбе с антисемитизмом, наподобие того, что в свое время издал Бухарин. Тогда много патриотов – и священников, и деятелей культуры, и вообще русской интеллигенции погубили. И сейчас погубят. У них всемирная спайка. Мировой капитал, пресса, телевидение, радио. А мы доверчивы, беспечны. Не видим опасности, не хотим видеть, не желаем себя защитить, самих себя. Не можем договориться меж собою, чтоб отвести Зло.
Вот на такой печальной, безысходной ноте закончилась наша встреча с епископом Хрисанфом. И все же мы не теряли надежды, хотя и отлично понимали, как нелегко будет подниматься нашей стране из того немыслимого развала, в который ввергли ее «демократы», и с какими трудностями столкнется народное правительство, которое придет на смену Ельцину. Придется выдержать жесточайшее давление Запада, главное, США и международного сионизма: шантаж, угрозы, инсинуации, клевету и, возможно, диверсии спецслужб, агентурой которых кишмя кишит Россия.
Поправив здоровье мамы и убедившись в бесспорной эффективности нашего врачевания, я начала приглашать больных в мастерскую Алеши. Первые недели пациентов было не густо, но потом по мере того, как слух о чудодейственном экстрасенсе – так меня стали рекламировать мои первые пациенты – начал быстро расползаться, так что пришлось даже Алешу подключать к врачеванию. Плату мы брали очень сносную, а некоторых лечили бесплатно. Между тем Алеша всерьез занялся работой над монументом позора. Через своих знакомых журналистов я раздобыла имена военных Иуд, активных участников в расстреле Парламента. А к тому же 19 января уже нового 1994 года в «Правде» были опубликованы стихи известного публициста-патриота фронтовика Владимира Бушина «Как живется вам…», точнее его письмо к генералу Борису Полякову, командующему Кантемировской дивизией, чьи танки стреляли по Белому Дому. Мы с Алешей знали Бушина, как острого, язвительного публициста, всегда с восторгом читали его статьи и памфлеты в газете «Советская Россия». А тут вдруг – стихи! Да какие! Это стихотворение произвело на нас ошеломляющее впечатление. Алеша сравнивал его со стихотворением М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта». И в самом деле, в нем заложен эмоциональный заряд необычной силы. Его нельзя читать про себя, хочется читать вслух и на миллионную аудиторию. И со слезой, со священным гневом. Я хочу привести его здесь полностью.
«Как живется вам, герр генерал Поляков,В вашей теплой, с охраной у входа квартире?Как жена? Как детишки? Достаток каков?Что тревожит, что радует вас в этом мире?
Вы довольны ли суммой, отваленной вам.Из народной казны за народные жизни?Или надо еще поднатужиться нам –Всей слезами и кровью залитой Отчизне?
А довольны ли ими полученной мздойСослуживцы, что били по Белому Дому,Офицеры Ермилин, Брулевич, Рудой?Или надо накинуть хотя б фон-Рудому?
А повышен ли в звании Серебряков?Неужели остался в погонах майора?А его одногодок майор Петраков?А как вся остальная кровавая свора?
А Евневич, Таманской гвардейской комдив,Навещает ли вас, боевого собрата?Вспоминаете ли с ним, по стакану хватив,Как в тот день вы громили народ Сталинграда?
Говорят, горько запил майор Башмаков,Повредился умом капитан фон-Баканов.Или это лишь россказни для простаков,Совесть ищущих даже в душе истуканов
Сладко ль спится теперь по ночам, генерал,С боевою подругой в двуспальной постели?Или слышится голос, который орал:«В плен не брать! Если даже бы сдаться хотели!»
Или видится вам, лишь глаза призакрыл,С выражением смертного страха и болиДевятнадцатилетний студентик КириллИ шестнадцатилетняя школьница Оля?..
Вы не стары сейчас, вы пока что нужны.Но настанет пора – и отправят в отставку.И захочется вам позабыть свои сны,Тихо войти во двор и присесть там на лавку.
А потом захотите и к тем старикам,Что «козла» во дворе забивают часами, –Это отдых уму и усталым рукам,По которому вы стосковались и сами.
Подойдите, приветливо вскиньте бровь,О желании сблизиться скажете взглядом.Но на ваших руках вдруг увидят все кровь;И никто не захочет сидеть с вами рядом.
Может быть, вам при этом не бросят в глазаВозмущенного, резкого, гневного словаНо по лицам как будто метнется гроза,И поспешно оставят вас вроде чумного.
Вы возмездье страны заслужили давно.Вам Иуда и Власов – достойная пара.Но когда старика не берут в домино,Это, может быть, самая страшная кара.
Хоть в глаза вас никто до сих пор не корил,Но какая у вас проклятущая доля!Ведь стемнеет – и снова студентик КириллИ шестнадцатилетняя школьница Оля.
Вот и все, что хотел я сказать, генерал.Это ныло во мне словно старая рана.Ты гвардейской дивизии славу продал –Так прими на прощанье плевок ветерана».
Имена всех этих выродков, названных Бушиным, и, конечно, главных бесов, в том числе Ельцина, Грачева, Ерина, Кобеца, Волкогонова, Алеша вырубит на обелиске «Позора». Люди должны знать не только героев, творивших Добро, их благородные деяния, но и мерзавцев, носителей Зла, содеявших подлости, запятнавших себя невинной кровью. Алеша говорит, придет день – а он недалек – и новое народное правительство расформирует полки и дивизии, обесчестившие себя позором в эти кровавые октябрьские дни девяносто третьего года и поставит памятник Софринской бригаде, отказавшейся стрелять в народ.
