– Хватит мне нежиться, доктор, я должна вернуться в Дом халуцев, к друзьям.
Доктор качает головой, как бы соглашаясь, но вечером, когда она приходит к нему в кабинет, садится на диван, поджав под себя ноги, доктор, сидя неподалеку от нее, смотрит на нее и начинает отчитывать:
– Не торопись так, детка, ты еще нуждаешься в отдыхе.
– Хорошо, доктор, еще один день я здесь останусь. Я совсем здорова, доктор.
Вот уже несколько дней с тряпкой в руках расхаживает она по комнатам квартиры доктора Блума. Открывает ящики, скрипящие, как старые ворота, петли которых заржавели, снимает паутину, собравшуюся на книгах, украшениях, мешочках с драгоценностями предков семьи – отцов и матерей. Пауки и пыль нашли себе здесь приятное местечко, и запах прошлого, захороненного в этих ящиках, ударяет в нос. Тряпка у Беллы на коленях, и глаза заглядывают в ящики, как во тьму былого и отошедших в небытие судеб. Не раз доктор Блум заставал ее в таком положении, словно заколдованной тем, что видят ее глаза, и Белла смущенно краснела.
– Детка, – говорит он ей, – здесь, в моем доме, тебе все позволено. Ничто перед тобой не закрыто.
В один из дней Белла открыла маленький шкафчик, скрытый в углу коридора. Оказалось, это шкафчик для обуви. Белла извлекла оттуда пару детской обуви. Оглядывается: рядом стоит доктор. Белла быстро вернула обувь на место и поспешно закрыла дверцы шкафчика.
– Много скопилось ненужного хлама в квартире, – сказал доктор хриплым голосом. Стояли они оба в коридоре около закрытого шкафчика и смотрели друг на друга, словно одна печаль объединила их вместе. Всеми чувствами вобрала в себя Белла застывшую скорбь этих комнат, душа ее тянулась к мягкости сердца доктора, и эта приязнь влияла на нее. Она не думала о Филиппе, и даже о Движении перестала думать. Завеса опустилась в ее душе. Расхаживала она по комнатам, словно в какой-то дреме, лишенной образов и сюжета, и доктор понимающе смотрел на нее.
И только однажды пробудилась от этой дремы – когда писала письмо Филиппу. Доктор читал газету. Время от времени поглядывал на нее и улыбался. Хорошо ей было писать Филиппу под покровительством этого улыбающегося взгляда.
– Что ты пишешь, Белла?
– Письмо, так просто.
– Просто?
Белла чувствовала себя внутренне успокоено, мыслила ясно и сосредоточенно. Она подвела итог своей жизни вплоть до этого дня, и не она писала, а сама ее рука по собственной воле ставила точку после всего, что произошло. Затем она вышла в кухню и попросила старую распорядительницу в доме опустить письмо в почтовый ящик. «Дело срочное», – поторопила она Барбару, и проследила за ней, идущей по улице к почтовому ящику. Проехал трамвай с длинным незапоминающимся номером. Еще немного, и он доедет до здания Еврейской общины, продолжит путь до угла, затем, на обратном пути, проедет мимо родительского дома, у красивого парка. Весной деревья роняют цветы на крыши трамваев. И к Дому Движения можно доехать на этом трамвае. Всегда ездили на нем всей компанией. Джульетта, как обычно, тут же вступал в разговор с пассажирами, объясняя им, кто они и что они, эти ребята и девушки. На этом трамвае можно добраться до Джульетты и остальных товарищей. Много собраний проходит в эти дни. За столом президиума, сидит, несомненно, доктор Блум, но также и…
– Доктор, – почти испугала она его восклицанием, оторвав от газеты, – знайте, когда я буду совсем здорова, оставлю вообще Берлин. Поеду от Движения в прусские городки. Не буду я больше жить в этом городе, доктор.
– Хорошо, хорошо, – пытается доктор унять этот неожиданный ее взрыв чувств, откладывает газету в сторону, – нет сомнения, что очень важно поехать в прусские городки, но это мечты на будущее.
В коридоре хлопнула дверь. Барбара выполнила поручение. Почта тоже выполнит то, что на нее возложено. Письмо придет к Филиппу. Белла опустила занавеси, села возле доктора Блума, сложила руки на груди, и снова видения опустились на ресницы. Доктор продолжал читать газету и сказал в пространство комнаты:
– В городе забастовка. Сто сорок тысяч литейщиков бастуют.
«Я ведь сама взяла себе отпуск на две недели», – подумала про себя Белла.
– Боятся беспорядков в городе. Нацисты били стекла в еврейских магазинах. У здания коммунистической партии были столкновения. Начали организовывать самостоятельную еврейскую оборону.
«Я в отпуске», – отвечает в душе Белла доктору.
– Хочешь почитать газету, Белла?
– Доктор, – говорит Белла мягким голосом, – боюсь, что мой долг – вернуться в Дом, там нуждаются во мне. В эти дни все мобилизованы.
Доктор Блум сложил газету и не протянул ее Белле.
– Подожди еще немного, – сказал ей, – подожди, Белла, и возвращайся такой же здоровой, какой была раньше.
Вошла Барбара и сообщила, что ужин готов. Они переходят в столовую. Комната вся обтянута золоченным потертым шелком. На потолке два ангела держат в оштукатуренных руках две большие люстры. Белла вытягивается по стойке смирно перед этим запущенным райским садом.
– Белла, – прерывает доктор молчание, – вспомнил свою тетю.
– У вас была тетя? – рассеянно спрашивает Белла.
– Конечно же, была у меня тетя, сестра моей матери, прекрасная женщина. И жизнь ее была прекрасной до того дня, когда неожиданно скончался ее муж.
Белла прерывает слова доктора глубоким вздохом, сама не зная, почему.
– Да, Белла, это был действительно шокирующий случай. Человек жил счастливо, и вдруг, в мгновение ока, разбивается его жизнь, как фарфоровая посуда, упавшая на землю.
Оба вместе вздохнули.
Доктор наливает себе чай и продолжает:
– Мне было тогда пятнадцать лет. Большая семья собралась на похоронах. У тети было пятеро взрослых женатых сыновей. После похорон мы пришли в дом тети, все в черном одеянии, сели за стол. Никто почти ни к чему не прикоснулся. Дядю все любили. И тетя сидит во главе стола, слезы текут из ее глаз, и вдруг она поднимает голову и говорит: «Я спрашиваю вас, как вам нравится сегодня жаркое? Ответьте, нравится оно вам?» Это была очень мужественная женщина. До сегодняшнего дня я удивляюсь, как она сумела в глубоком трауре вернуться к реальности жизни.
Доктор Блум обращает впрямую взгляд на Беллу. Белла краснеет. В этот момент входит старая Барбара – убрать посуду. Стоит она за спиной доктора, созерцая своего хозяина и девушку, сидящих молча, с серьезными лицами. Решительными движениями головы Барбара подает знак Белле: «Ни слова доктору о нашем разговоре». Белла отвечает кивком: «Ничего ему не рассказывала. Будьте спокойны, Барбара».
– Что ты качаешь головой, – спрашивает доктор Блум, – ты не согласна со мной в отношении тети?
– Тети? А, да… Интересная история… – Белла имеет в виду историю жизни доктора Блума, рассказанную ей Барбарой.
* * *
Барбара выросла здесь, в этих комнатах. Тут расцвела, тут увяла. Старуха худощава, на лице ее глубокие морщины. Редкая блестящая седина окутывает ее лоб, как паутина. Одета, как матрона: черное блестящее платье, кружевная шаль на плечах, в ушах сережки с красными камешками, проблескивающие сквозь седину. На костлявых пальцах рук – тяжелые золотые кольца. Барбара болтлива и ленива. Редко выходит из кухни, и поэтому квартира всегда запущена. Ее маленькие черные зубки безостановочно перемалывают истории о знакомых и незнакомых людях. У большинства из них горькая судьба, финалом каждой истории, как разумный вывод, служит печальное покачивание головы и скрещивание рук на животе:
– Человек должен всегда беречь свою душу от трагедий.
С этим нравоучением обратилась она к Белле в то утро, когда доктор ушел в свой кабинет на обычный прием больных, а Белла еще лежала в постели. Барбара проскользнула к ней в комнату и торжественно встала у постели больной девушки:
– Да, человек должен, вне сомнения, остерегать свою душу от трагедий!
Доктор сказал Барбаре, что Белла его родственница, приехала в столицу на учебу, и сразу заболела. И он предоставил ей свой дом для лечения и выздоровления. В тот вечер, когда врач, друг Блума, пришел к Белле, доктор дал Барбаре задание, требующее долгой ее отлучки из дома. Барбара, естественно, не поверила рассказу доктора. Ноздри у Барбары, весьма чувствительные, явно унюхали, что у этой чернявой девицы какой-то секрет, и она для себя уже сочинила сюжет вокруг Беллы и ее присутствия в доме доктора.
По утрам, когда доктор был занят приемом, Белла приходила на кухню, побыть со старухой. Кухня представляла нечто среднее между салоном и местом для готовки еды. Барбара внесла сюда все, что ей понравилось. Стол, заставленный, в основном, подержанной посудой, окружали темные дубовые стулья с зеленой бархатной обивкой. На одном из них сидела старуха с чашкой кофе в руке. Словарь иностранных слов, взятый из книжного шкафа доктора, постоянно лежал открытым перед ней. Старуха любила читать стихи и романы из библиотеки доктора и заучивать наизусть различные выражения, а то и целые фрагменты, но более всего она любила словари и разговаривала возвышенным стилем, вставляя в речь иностранные слова.
