Однако эта привычная близость распадается. Абсолютное и относительное также стремятся разделиться. Повседневность, искаженная или превращенная в фетиш, сакрализованная и профанируемая, оправдание власти и бессилие, фиктивный локус наслаждения, не выдерживает этих противоречий.
Таким образом, устойчивые элементы в пространстве создают почву не только для двойной идеологической иллюзии (непрозрачность-транспарентность), но и для гораздо более сложных отсылок и подмен. Поэтому социальное пространство лишь частично проявляется и объясняется через намеренный процесс означивания, последовательность или наслоение кодов, импликацию форм. Диалектические процессы надстраиваются над вписанными друг в друга классификациями, кодировками, логическими импликациями, переводя их на новый уровень. Речь здесь идет о процессах «непосредственность – опосредующие моменты» и/или относительное – абсолютное.
О символах и символике пишут много и плохо, забывая о том, что некоторые, если не все символы, прежде чем что-то символизировать, существовали материально, конкретно. Лабиринт был изначально военно-политическим сооружением, призванным сбить врагов с пути и с толку. Впоследствии лабиринт – дворец, укрепление, убежище, ограждение – наделяется символическим существованием (матка), а еще позже обретает смысл модулятора оппозиции «присутствие – отсутствие». Что касается зодиака, то он представляет собой горизонт скотовода, затерянного среди необъятных пастбищ, образ разметки пространства и ориентации в нем.
В абсолютном пространстве изначально, в самой его основе, присутствует элемент относительности. А относительные пространства обнимают собой абсолют…
IV. 2
Колыбелью, источником (если угодно) абсолютного пространства служит фрагмент пространства земледельческо-скотоводческого: совокупность локусов, поименованных и обработанных земледельцами, скотоводами-кочевниками или полукочевниками. Участок пространства усилиями хозяев или завоевателей получает иное назначение. С этого момента он оказывается трансцендентным, сакральным (отмеченным божественными силами), магическим, космическим. При этом, как ни парадоксально, такое пространство по-прежнему воспринимается как природа; более того, его тайну, его сакрально-проклятый характер приписывают природным силам, тогда как на самом деле он оторван от природного контекста действующей политической властью и именно этим отрывом обусловлен его смысл.
Вокруг такого ядра органической когерентности, центра времени, ибо центра пространства, более или менее «гармонично» распределяется уже достаточно плотное население. В действительности гармония между ядром и его окрестностями возникает лишь при стечении определенных обстоятельств, по «исторической» случайности. Чаще всего религиозный и политический центр, напротив, несет на себе печать конфликтных отношений города и деревни (городского пространства – сельского пространства). Угрозы, связанные с этим локусом, вызывают к жизни защитные, предохранительные ритуалы, которые сообщают центральному пространству его религиозно-магический характер.
Город с его пространством живет за счет окружающей деревни; он облагает данью земные плоды и сельскохозяйственные работы. Следовательно, по отношению к деревне он играет двоякую роль: группа, завладевающая излишками земледельческого общества, и группа, наделенная административными и военными возможностями, а значит, способная обеспечить защиту. Иногда в нем усиливается один аспект, иногда другой. Присваивая сельское пространство, город обретает то материнскую (ссыпает в кладовые, делает запасы, использует часть излишков для выгодного обмена, переуступая некоторое их количество заинтересованным лицам), то мужскую, отцовскую реальность (эксплуатирует и защищает, защищает и эксплуатирует; обладает властью, надзирает, устанавливает правила, иногда – как на Востоке – организует сельскохозяйственное производство, берет на себя крупные работы: строительство плотин, ирригационных и дренажных сооружений и т. д.).
Город, городское пространство живет в симбиозе с пространством сельским, порой с трудом удерживая его под контролем: случаются крестьянские бунты; сдерживать же скотоводов, кочевников и полукочевников, городу сложно всегда, они – его возможные завоеватели.
Город-государство устанавливает единый центр и сам превращается в центр, особый локус в окружении периферии, отмеченной его влиянием. Отныне необъятное предсуществующее пространство видится воплощением божественного порядка. Но город выступает в качестве места, притягивающего к себе все, что находится поблизости, в том числе природное и божественное, силы зла и добрые силы земли. Городское пространство как образ мира (imago mundi) отражается в пространстве сельском, которое город в обоих смыслах содержит как таковое; в этих отношениях, наряду с экономическими, религиозными и политическими детерминантами, присутствует символика, элемент образности, отражения: город смотрится в своего двойника, вслушивается в свой отголосок, в свое эхо; он самоутверждается, созерцая себя с вершины своих башен, ворот, колоколен в сформированном им самим пейзаже – в своем произведении. Вместе с окрестностями он представляет собой текстуру.
Абсолютное пространство, хранитель гражданского единства и, как следствие, связи между всеми членами города-государства, в том числе местными жителями, вбирает в себя в сжатом виде все разрозненные силы (или, если угодно, выглядит их собирателем). Что здесь первично – силы смерти или силы жизни? Абстрактный вопрос: они неразделимы. Живые связаны с мертвыми в рамках этого единства точно так же, как и живые между собой, особенно в том (отнюдь не редком) случае, когда город, средоточие богатства, получает конкретное воплощение в фигуре монарха. То есть абсолютное пространство есть также (и в первую очередь) пространство смерти: пространство ее абсолютной власти над живыми, которая частично переходит на единственного государя. Пространство могил и надгробий с его двойственностью – красивой формой и ужасным содержанием – принадлежит к абсолютному пространству. Формальная красота рождает мавзолей, пустой, хотя и почитаемый монумент. Устрашающее политическое содержание рождает место с привидениями, живыми мертвецами, прекрасным примером которого служит христианское кладбище, имеющее, впрочем, одно достоинство: оно делает бессмертие демократичным.
Абсолютное пространство почти везде, во всех обществах, несет в себе смыслы, обращенные не к разуму, а к телу; оно угрожает, взыскивает, вызывает постоянные эмоции. Абсолютное пространство «переживается», а не осмысляется; оно – скорее пространство репрезентации, нежели репрезентация пространства; когда его начинают осмыслять, оно постепенно утрачивает свою значимость и исчезает.
У такого пространства есть измерения, пусть и не совпадающие с измерениями абстрактного (евклидова) пространства. Направления в нем – левое – правое и особенно верх – низ – приобретают символическую нагрузку. Как мы уже знаем, у него есть три уровня: поверхность, высота, глубина. Иными словами, земля, которую обрабатывают и которой управляют люди; провалы, пропасти; высоты, вершины. Уровни эти проявляются в абсолютном пространстве по-разному. Высота, вертикаль приобретают особый, иногда тотальный смысл (знание, власть, долг), который, однако, варьируется в разных обществах и «культурах». В целом горизонтальное пространство символизирует покорность, вертикальное – силу, мощь, а подземное – смерть. Подобные утверждения суть категорический ответ на вопрос о смысле; их призвано скорректировать понятие двойственности: смерть нигде не воспринимается как «чистая смерть», «чистое небытие», власть – как «чистая» власть; то же относится к покорности, знанию, мудрости и т. д. Тем самым уточняется и понятие абсолютного пространства. Однако даже в таком смягченном виде абсолютное пространство сохраняет свои основные черты. Для окружающих это истинное пространство, пространство правды в ее ярких проявлениях (разрушающих видимости, то есть иные времена и иные пространства). То есть это пространство, пустое или наполненное, принимает в себя и стимулирует как социальную энергию, так и природные силы. Оно близкое и мифическое, оно порождает время, циклы. Само по себе, в «абсолютном» смысле, абсолютное пространство не находится нигде. У него нет своего локуса, ибо оно объединяет все локусы и обладает лишь символическим существованием. Что сближает его с вымышленно-реальным пространством языка и тем ментальным пространством, чудесным (фиктивным) образом изъятым из спациальности, в котором оформляется сознание «субъекта», или «самосознание». Оно находится во владении касты священнослужителей, касты освящающей. Освящение же метафизически отождествляет любое пространство с основным сакральным пространством. Пространство алтарей и святилищ есть абсолютное пространство даже в маленьком храме, в скромной сельской церквушке. Пространство же гробницы, если в ней не покоится божество или царь, всего лишь походит на пространство рождения, смерти, забвения. Абсолютное, а значит, религиозно-политическое пространство предполагает наличие религиозных институций, которые подвергают его двум главным процедурам: идентификации и имитации. Эти ментальные категории, ставшие впоследствии категориями воображаемого и рефлексии, возникают как пространственные формы. С помощью данных процедур происходит физическое расширение абсолютного пространства в пользу касты священнослужителей и политической власти, которой эта каста служит или которой обладает сама.
