Безусловно, существование города-государства обеспечивается рабами; однако философия истории, которая, именуя себя марксистской, основывает свои оценки только на этом факте и предлагает считать единым рабовладельческий «способ производства», не способна объяснить роль этого города-государства в Афинах и в Риме, роль Логоса-Космоса и римского права.
Связано ли изобретение пространства у греков с их изобретениями в области алфавита, алфавитного письма, графики, арифметики, геометрии? Возможно, однако это всего лишь вспомогательный аспект габитуса. С другой стороны, было бы несправедливо искусственно ограничивать изобретения греков космологическим пространством. Абсолютное пространство всегда порождало разнообразные формы; вряд ли возможно приписывать одни из них разуму, а другие – мифу, неразумию. Подобием греческого Логоса-Космоса служит лабиринт, в символике которого (локально) восстанавливается первичность изначальной тайны, материнского, обволакивающего начала, временных циклов[112].
Коротко говоря, абсолютное (религиозно-политическое) пространство состоит из сакральных и проклятых локусов – храмов, дворцов, памятных и надгробных монументов, особых, маркированных мест. Многие из которых «запретны». В пределе подобное пространство может просто обозначено, намечено, указано. Например, с помощью камня, воткнутого шеста (чья вертикаль сообщает данной точке пространства высшее достоинство), отверстия, просто ямы. Как правило, его контур задан и четко очерчен, а само оно имеет установленную, значимую форму (квадрата, кривой, шара, треугольника и т. п.). В рассматриваемых нами обществах все определяется, воспринимается, толкуется применительно к этим локусам. Абсолютное пространство не поддается пониманию как совокупность мест и знаков; такой анализ в корне неверен; это пространство, в котором ментальное и социальное неразличимы, которое содержит целиком все существование относящихся к нему групп (прежде всего города-государства) и которое следует понимать как таковое. В этом пространстве нет ни «окружающей среды», ни даже «населенного пункта», отдельного от глобальной текстуры. Различаются ли означающее и означаемое? Безусловно, нет – если понимать это как разграничение, проведенное интеллектом. Скрытое пространство святилища или дворца целиком «раскрывается» пространственным порядком, над которым оно господствует. Политическое означаемое задано в религиозном означающем. Следует ли их различать? Нет, символика еще не отделилась от знаков. «Расшифровка» пространства через связанное с ним время совершается в рамках действия, церемониала: в греческих процессиях, «теориях», то есть зрелищах. Ритуальная, жестикуляторная, а значит «бессознательная», но реальная расшифровка входит в использование такого пространства и в его зрительный образ. Не стоит приписывать греку, восходящему к Парфенону, поведение туриста, который «читает» или «декодирует» представшее ему зрелище в зависимости от своих эмоций и знаний, вероисповедания и национальности. На заре западного мира время включало в себя пространственный код, и наоборот. В тот период еще не было никакого сдвига к эстетству, никакого совмещения эмоций и «переживания» в рамках морали, никаких заранее заданных «расшифровок» произведения, которое когда-то переживалось и воспринималось непосредственно. Мы прибегаем к понятиям intuitus и habitus, чтобы до времени не использовать более поздние понятия, порожденные впоследствии интеллектом (intellectus), то есть чтобы избежать недоразумений и заблуждений[113]. Когда время не отделено от пространства, смысл каждого из них проявляется в другом, причем непосредственно (без опосредования интеллектом).
Абсолютное пространство не регулировало пространство частное (семейное и индивидуальное). Давало ли оно ему значительную свободу? Абсолютное пространство не допускает различия между публичным и частным. Оно включает его в себя настолько, насколько так называемая частная жизнь сама имеет особый религиозно-политический статус: является домашним очагом. Невеликая свобода, позволяющая домам и иным жилищам более или менее скромно ютиться вокруг высоких или низких локусов.
В данном случае устройство пространства у римлян также оставляет больше места разнообразию. Но какой ценой?
IV. 3
Поэты в своей возвышенной риторике никогда не забывали о Пропасти, Бездне и их коррелятах – Горных пиках, Вершинах. Данте на заре западной культуры, с несравненной силой описывая Глубины и Высоты (Ад и Рай), слегка пренебрежительно обходит стороной поверхности и поверхностное; впоследствии их реабилитирует Ницше. На контрасте Тьмы и Света, Дьявольского и Божественного строится еще величественная поэтика Гюго. История этих изменчивых отношений между пространством и языком пока плохо изучена.
Хайдеггер в «Бытии и Времени» первым из философов исследовал Mundus – образ, символ, миф. И локус. Он рассматривал «Мир» скорее не как историк, но как философ, антрополог, социальный аналитик.
Mundus. Сакрально-проклятое место, вокруг которого расположилось италийское поселение. Это дыра: свалка отбросов, общественная помойка. Туда сбрасывают мусор, нечистоты, приговоренных к смерти, новорожденного, которого Отец отказывается воспитывать, «поднимать» (то есть оставляет на земле после рождения, а не поднимает над головой в знак второго рождения, уже не биологического, а социального). Дыра имеет глубокий смысл! Она связывает поселение, пространство на поверхности, свет, почву и территорию с подземными пространствами – скрытыми, тайными пространствами плодородия и смерти, начала и конца, рождения и погребения. Подобно кладбищу в более поздние, христианские времена… Это переходный локус: через него души умерших возвращаются в лоно земли, оттуда они выходят, чтобы возродиться. Локус времени, рождений и могил, вагина земли – матери и кормилицы, темный коридор, ведущий из глубин, пещера, выходящая к свету, устье, через которое изливаются тайные силы, уста мрака – mundus устрашает и возносит к славе. Он двойствен: величайшая грязь и величайшая чистота, жизнь и смерть, плодородие и разрушение, ужас и манящие чары. «Mundus est immundus».
Можно ли постичь это странное и мощное присутствие-отсутствие с помощью психоанализа пространства? Да, безусловно; однако не лучше ли будет, оставив в стороне позднейшую рационализацию, представить себе медленное истечение «истории», хранилище, напластование толкований с их ритмами и мифами, италиков, локализующих и фокусирующих свои страхи в безднах? Когда пустота становится центром, причем центром представления о «мире», этот странный факт не может объясняться действием одного-единственного элемента – психики. Подумать только, какое будущее заключало в себе такое пространство репрезентации!
Рим. Город заклинает и изгоняет подземные силы. Чтобы им противостоять, он создает их чувственную репрезентацию. Вечный город вбирает в свой военный, правовой, политический порядок природу, изображая ее. Солдат-гражданин, вождь и отец, отводит женскому началу специальное место в городском пространстве, в репрезентациях и в реальности. Mundus сыграл известную роль в формировании римского мира благодаря своей изнанке и корреляту – фигуре Отца. Отец обретает господство; он становится тем, что он есть, – вождем, солдатом-политиком, то есть Законом и Правом (навязывая их побежденным: организуя победу, раздавая трофеи, заново распределяя локусы, прежде всего землю). Pater-Rex не пассивно претерпевает мир, он переделывает его, пользуясь своей властью и своим правом: Собственность и Владение, Jus utendi et abutendi ограничены не «бытием» других, но правом тех из числа других, кто обладает такой же властью. Pater-Rex, а позже – император, магистрат и жрец заново объединяет вокруг себя пространство – пространство власти.
Так рождается пространственное (социальное) и ментальное устройство, которому суждено произвести западное общество (с его идеологиями). Иными словами: (римское) право, понятия Закона, Владения и Отцовства, юридического и морального.
Когда отцовство подчиняет своему юридическому закону (Закону) материнство, законом мысли становится абстракция. Господство Отца над земной поверхностью, имуществом, детьми, слугами и рабами, женщинами требует абстракции и предполагает ее. Женскому началу остается быт, воспроизводство жизни (вначале неразрывно, до неразличимости связанное с сельскохозяйственным производством), удовольствие и боль, земля и бездна. Отцовской власти сопутствует закон знаков, установленный для природы – с помощью письма, надписей, камня. Переход от материнства, не утратившего пока своего значения (кровные связи), к верховенству отцовства предполагает формирование ментального и социального пространства; в то же время возникает необходимость в частной собственности на земельные владения, в их распределении согласно абстрактным принципам, фиксирующим как границы владений, так и статус владельцев.
