Султан налил себе еще одну чашу шербета. Пил мелкими глотками, теряясь в догадках, чего же еще хочет эта удивительная женщина. Ее молчание дразнило его и заставляло испытывать напряжение. Не выдержав, он произнес:
– Ну же, давай, говори о том, о чем сейчас думаешь. Сегодня я готов проигрывать…
– А как ты догадался, что я еще чего-то хочу?
– Знаю даже, что это что-то очень необычное. Потому что обычные вещи тебя так долго не занимают. Примером тому – смерть Ахмеда-паши.
Она еще немного помедлила и спросила:
– Тебе было досадно, когда я ворвалась сегодня в селямлык?
– Нет. Это был необычный поступок. Ни одна из моих жен не решилась бы на такой. И мне даже понравилось, что ты такая… отважная.
Она поблагодарила его улыбкой и спросила:
– А что бы ты сделал, если бы я учинила еще более диковинную вещь?
– Здесь, во дворце?
– Да.
– При всех вельможах, чиновниках и слугах?
– Да.
– Что же это такое?
– Но это надолго.
– Интересно! И на сколько?
– На всю жизнь.
– Действительно, надолго. Но я пока ничего не понимаю.
Она молчала, продолжая раздумывать.
А он, убежденный, что она и в самом деле решается на что-то очень серьезное, ждал. Обмахнувшись веером, она наконец спросила:
– Ты смог бы прикоснуться к женщине, о которой знаешь, что совсем недавно она побывала в руках другого мужчины?
Он пристально всмотрелся в ее лицо и ответил кратко:
– Нет.
– А что бы ты сказал, если б и я ответила в точности так же?
Отголосок ее слов еще не успел затихнуть, а ей уже казалось, что днепровское течение несет ее на второй, еще более опасный порог.
Сказанное женой оказалось для султана полной неожиданностью. Он почувствовал себя оскорбленным столь откровенным посягательством на свои права.
Хотел было возразить – мол, она принадлежит ему, как и всякая женщина в этом дворце, тем более что еще совсем недавно была простой невольницей. И вдруг подумал: «Какая же невольница решится посягнуть на судебную власть султана и отважится вступить с ним в такой спор!..» – а затем вспомнил, что с момента венчания с Эль Хуррем еще ни разу не был у другой женщины.
Спросил себя: а если бы пришлось выбирать между этой и всеми остальными? Нет, тут и выбора не было. Хотел ее одну. Поэтому попытался все свести к шутке, хоть и видел по ее лицу, насколько это важно для нее:
– А что бы ты сделала, если б я тебе отказал?
То, что он произнес «сделала» вместо «сказала», остановило ее. В эту минуту решалось ее будущее на много лет вперед, если не на всю жизнь. Отныне ее влияние будет либо беспрестанно расти, пока не достигнет невиданных высот, либо начнет уменьшаться, пока она снова не окажется одной из толпы тех женщин-невольниц, что служат для наслаждений и забавы, пока их красота окончательно не увянет.
Все, что она вынесла из отчего дома, возмутилось в ней от одной мысли о таком падении. Но в эту решающую минуту, знала она, нельзя было ничем раздражать мужа. Поэтому ласково ответила:
– Я скажу тебе это только тогда, когда ты откажешь.
– И действительно исполнишь?
Голос ее дрогнул, но тут же окреп. Ответила убежденно, твердо взглянув ему в глаза:
– Исполню!
Султан задумался.
Вспомнил европейских монархов, которые жили без гаремов. Вспомнил и пророка Мухаммада, который жил с единственной женой Хадиджой до самой ее смерти. И она была женщиной рослой, умной, белокожей, очень красивой и решительной и никому, кроме Пророка, не позволяла распоряжаться своей судьбой. А эта была еще красивее и моложе! Он прикрыл глаза от целого круговорота мыслей, нахлынувших на него, и сказал:
– Я сделаю то, чего ты добиваешься.
Она была очень довольна. Но не подала виду. Скорее всего оттого, что опасалась, как бы это необычное решение султана не столкнулось с неизвестными, но непреодолимыми препятствиями.
Султан взял ее руку в свои горячие ладони и молвил:
– Помнится, ты обещала сказать мне, что сделала бы, если б я отказал.
Она начала ровно, словно рассказывая сказку ребенку:
– Я бы сделала то, что делают женщины в моем краю, когда их мужья любят других женщин…
В мыслях его всплыло одно-единственное слово: «Мисафир!» И он спросил:
– Что именно?
– Я бы взяла маленького Селима на руки и навсегда покинула бы твой дворец, столицу и державу. И не взяла бы с собой ни одного украшения из тех, что ты мне дарил: ни жемчужных диадем, ни перстней с бриллиантами, ни синей бирюзы, ни шелковой одежды, ни денег!
– И чем бы ты жила в дороге, да еще и с ребенком? – спросил он.
Она вздрогнула. Потому что надеялась, что он спросит, по какому праву она забрала бы его сына. Но сразу же успокоилась. Этот вопрос был прямым доказательством того, что он любит ее больше, чем ребенка. Все так же невозмутимо продолжила:
– А чем живут бедные женщины с детьми? Я бы готовила еду больным в тимархане и чужеземным купцам в караван-сараях, стирала бы белье в больших хамамах…
Он прервал ее, встревоженный одной только мыслью о том, что эта женщина могла бы сбежать из дворца вместе с его сыном и тем самым навлечь на него неслыханный позор:
– Мои люди нашли бы тебя и привели сюда быстрее, чем солнце успело бы второй раз взойти на востоке.
– Не уверена, – отозвалась она. – Я бы никому не сказала, что я жена султана, господина трех частей света. Скажи, легко ли догадаться, что служительница в бане может оказаться женой султана?
Он подумал и ответил:
– Действительно, нелегко.
Она повела свой рассказ дальше:
– И вот так, работая где придется, я бы шла и шла все дальше на север, пока не оказалась бы у порога родного дома.
Но он все еще не мог смириться с мыслью, что нечто подобное могло бы произойти помимо его воли.
– Нелегко было бы людям догадаться, что ты жена султана, – сказал он. – Но нелегко было бы и тебе убежать от меня!
– Ты хочешь сказать, что твои люди изловили бы меня в пути? И что бы ты сделал со мной?
Он удивленно ответил:
– Что? Повелел бы снова привести тебя в сераль и запереть в гареме!
– По какому праву? Ведь я свободна! И эту свободу даровал мне своим указом сам султан Сулейман, которого весь народ недаром зовет справедливым. Не думаю, чтобы он решился запятнать свое имя насилием над беззащитной женщиной и, к тому же, матерью своего сына!
И снова мелькнуло в его мыслях: «Мисафир!»
Султан усмехнулся и вдруг подумал, что это он сам беззащитен перед ней, а не наоборот. Потому что у нее было две вещи: его сын и его любовь. Однако он не сказал ей об этом, а только спросил:
