Но как показать всему султанскому двору свою власть над гаремом? Вот над чем сейчас размышляла султанша Эль Хуррем. Это надлежало сделать самым деликатным образом, но так, чтобы всем стало окончательно ясно. На этот счет у нее возникали самые различные идеи, но в конце концов она остановилась на двух.
Прежде всего, послала учителя Абдуллу в совет улемов, имамов и хатибов с известием о том, что начинает строительство нового величавого дома Аллаха.
– Да будет благословенно имя ее, как благословенно имя Хадиджи, жены Пророка, – сказал на это старый Кемаль-паша, с которым все науки сойдут в гроб. И повторил эти слова весь Высший совет ислама, обернувшись лицом к Мекке.
Затем молодая султанша Эль Хуррем дала знать султанской кухне, что берет на себя личный надзор над нею. Никто не поверил, что такое возможно. Ни те служанки, которых она посылала с этой вестью, ни те, кто там работал.
Но на следующее утро любимая жена султана действительно явилась туда в скромном платье, без украшений, повязанная простым белым фартучком.
Даже казнь великого визиря Ахмеда-паши не вызвала такого изумления, как этот поступок султанши Эль Хуррем. В серале словно пожар вспыхнул! Заговорили вслух об оскорблении достоинства супруги падишаха. Перепуганный кизляр-ага уведомил о случившемся самого султана. А под вечер были приглашены к владыке Кемаль-паша и Пашкепри-заде.
Султан велел им присесть на диван и долго молчал, не зная, как и с чего начать. Наконец произнес:
– Вы, должно быть, догадываетесь, по какому делу я вас призвал?
– Да, государь, кажется, догадываемся, – отвечал Кемаль-паша.
– И что вы скажете об этом? Бывало ли подобное в султанском роду?
– В очень давние времена, государь, твоя мудрая прапрабабка, жена султана Эртогрула, сама доила кобылиц для своих детей и сама варила и пекла на кухне. Так что в том, что делает султанша Эль Хуррем, нет ни малейшего унижения, – отвечал Кемаль-паша. А Пашкепри-заде, словно эхо, повторил его слова.
Султан вздохнул. Ибо знал по опыту, как трудно бороться с суевериями и привычками людских мыслей и глаз. Иной раз легче взять штурмом могучую крепость, чем переломить людские предрассудки, если не на что опереться в прошлом.
И вскоре во всех мечетях Стамбула стали хатибы славить супругу султана Эртогрула и ставить ее в пример всем женам правоверных. А возмущение поведением молодой султанши, которое уже вскипало и готово было выплеснуться через край, начало мало-помалу превращаться в удивление и почтение. Ибо изменчивы настроения всякого народа, изменчивее, чем волны на просторах морей. И благословенны те, кто противопоставляет свои мысли и дела молве, если делают это в сознании своей правоты и в согласии с законами Божьими.
Только теперь султанша Эль Хуррем смогла без внутреннего трепета представить себе своего сына на престоле падишахов. И это ослепительное видение потрясло ее до основания. Потрясло так, что кровь приливала к лицу и застилала глаза багровой пеленой.
Но что делать с первенцем Сулеймана от другой женщины?.. Чутье подсказывало: высочайший хранитель законов державы в этом деле не уступит ей ни шагу, как уступал в других делах. И сама она знала непреложный и вечный закон, священный для всех Османов и всех мусульман от края и до края громадной державы султана Сулеймана, наместника Пророка на земле.
Словно жгучая искра запала в сердце султанши Эль Хуррем. Запала и жгла, и горела, и щемила, и временами вспыхивала ярким огнем. И тогда Хуррем припадала к колыбели сына Селима…
И качала его, и пеленала, и в белом муслине спать укладывала, и в ясные глазки заглядывала, и маленькие ручки целовала. И страшное дело задумала – над золотой колыбелькой, в которой счастливо улыбалось дитя, в прекрасном покое, в мраморном дворце, в султанском саду над морем, над Рогом Золотым, что весь кипел жизнью и сверкал под синим небом в лучах Божьего солнца.
Ибо свободную волю дал Господь человеку – для добра и зла. А кто не сможет с самого начала противиться злу, того захватит оно, как пламя захватывает дым. И тогда неудержимо начинает созревать плод помыслов людских, как буря зреет в недрах темной тучи.
6
На следующий день после того, как утопили в Босфоре евнуха Хасана, встретились улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша в преддверии Айя-Софии, величайшей мечети Цареграда.
Первым начал Мухиэддин-мудеррис:
– Правда ли, о друг мой, что ты вместе с Пашкепри-заде побывал у султана Сулеймана – да живет он вечно! – и что вы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула?
– Это правда, о друг мой, что я с Пашкепри-заде был у султана Сулеймана – да живет он вечно! – но неправда, что мы открыли ему тайну его прапрабабки, жены султана Эртогрула. Потому что открыл мне ее Пашкепри-заде, а уже я открыл ее султану.
– Да будет благословенно имя Аллаха! Может, вся эта смута закончится вместе со смертью Ахмеда-паши и одного евнуха!..
– Может, и закончится.
Так думали улемы Мухиэддин-мудеррис и Кемаль-паша. И оба ошибались.
Немного дней минуло, как из квартала вельмож до стражи сераля и казарм янычаров донеслась тревожная весть: подстрекаемая кем-то толпа осаждает дворец казненного Ахмеда-паши и уже проломила ограду.
Без промедления туда были направлены отряды янычаров и сипахи. Но как ни спешили они, воспрепятствовать захвату особняка им не удалось. Начальник янычаров, отдавший приказ солдатам сдерживать толпу, пал, тяжело раненный камнями, а воинские подразделения остались на месте, ничего не предпринимая и только слушая крики толпы, призывавшей стереть с лица земли гнездо и род того, кто вознамерился похитить сына падишаха.
На глазах у воинов роскошный дворец Ахмеда-паши был разгромлен со всеми прилегающими постройками, а его жен и детей обезумевшая толпа выволокла оттуда и стала, избивая, таскать по улицам Стамбула за волосы.
Султана в тот день не было в Цареграде. Но, едва вернувшись, он призвал к себе Касыма, воинского коменданта Стамбула, друга детства, которому безоговорочно доверял и к которому был сердечно привязан.
– Что случилось в мое отсутствие? – спросил султан.
– Уничтожен дворец Ахмеда-паши. Его жены и дети изранены.
– Кто это сделал?
– Разъяренная толпа.
– Кто же ее подстрекал к этому?
– Государь, – чистосердечно сказал комендант Стамбула, – все указывает на то, что источник этих волнений не может быть ни в каком ином месте, кроме сераля.
– Ты допускаешь, что кто-то из моих близких сознательно подбил людей на злое дело?
