Пока я размышлял о хитроумии правителя, придумавшего этот щадящий боярское самолюбие способ отъема у них денег, рядом со мной нарисовался неприметный человечек в темно-синем вицмундире со скромным серебряным шитьем младшего кабинетского служащего, и тихо попросил меня идти за ним.
Ожидавшие приема чиновники покосились в нашу сторону, но и только. Я кивнул и двинулся следом за секретарем. Миновав несколько извилистых коридоров, мы спустились по лестнице на пару пролетов вниз и, пройдя по открытой галерее, оказались у довольно невзрачной двери, за которой, как оказалось, меня уже ждал секретарь Государева Кабинета, Эдмунд Станиславич Рейн-Виленский, так поразивший меня при нашем знакомстве, своим сходством со знаменитым Железным Феликсом... Да и здешняя ипостась Дзержинского тоже была не так проста... Чуть ли не второе лицо в государстве, между прочим.
- Добрый вечер, Виталий Родионович. - Тихим, невыразительным голосом проговорил человек, из-за интриг которого, меня против моей воли сделали самым настоящим самозванцем.
- И вам того же, Эдмунд Станиславич. - Отвесив короткий поклон, отозвался я, демонстративно не обращая внимания на предложенное тайным советником кресло. - Чем обязан?
Рейн-Виленский вздохнул и, потеребив острую бородку, покачал головой.
- Полно вам, Виталий Родионович. Садитесь, нам нужно поговорить. - Несмотря на мягкость тона, в темных глазах моего собеседника явственно мелькнул стальной блеск, и я решил попридержать коней. Ссориться со вторым лицом в государстве, мне сейчас не с руки, так что... Устроившись в предложенном кресле, я воззрился на своего визави. Помолчали.
- Внимательно вас слушаю, Эдмунд Станиславич. - Я решил прервать воцарившуюся в этой маленькой, но уютной гостиной, тишину.
- Хм. Что ж, начнем, пожалуй, с истории вашего путешствия по Варяжскому морю. Поведаете мне о своих приключениях? А то, отчеты, это все-таки, немного не то. Послушать живого человека всегда намного приятнее, не находите? - Неожиданно усмехнулся Рейн-Виленский.
- Отчего же? - Я пожал плечами. - Сухие строчки действительно, куда скучнее, чем повествование участника событий. Извольте...
Рассказ о наших приключениях на море и суше занял у меня больше часа. А Эдмунд Станиславич оказался замечательным слушателем. Он ни разу меня не перебил, хотя, я замечал, что время от времени, лежащее на столике перо вдруг подскакивало и начинало что-то строчить на подложенном листе бумаги. Очевидно, вопросы по теме, так сказать.
Мои подозрения оправдались. Стоило только завершить рассказ и смочить пересохшее горло принсенным все тем же служащим яблочным соком, как из Рейн-Виленского посыпались вопросы, а через минуту к нему присоединился еще один голос, обладатель которого, выйдя из-за моей спины, заставил меня подпрыгнуть на месте.
- Государь. - Вылетев из кресла, я поклонился, на что Ингварь Святославич ответил коротким кивком.
- Садитесь, господин Старицкий, садитесь. У нас будет долгая беседа... - Проговорил великий князь, и я послушно вернулся в кресло... естественно, дождавшись, пока Рюрикович устроится в своем, чуть в стороне от Рейн-Виленского.
И снова вопросы, ответы, вопросы, вопросы... В какой-то момент, мой взгляд расфокусировался и сознание поплыло, словно кто-то вколол мне средство из "особой" аптечки. Впрочем, это неважно, а важны только вопросы, на которые я должен отвечать... честно, правдиво... точно... точно. Это неправильно. Не важно... Важна только правда... честно... точно... Почему? Нет, это не мои мысли..., я должен... должен...
- Вы желали смерти маркизе Штауфен? - Тон государя взлетает до отвратительного визга, а лицо искажается, словно отржаение в кривом зеркале.
- Да.
- Вы убили маркизу Штауфен? - На миг мне показалось, что крутящийся в ладони тайного советника медальон сбился с ритма...
- Н-н-нет. - Почему?! почему?! Правду, я должен говорить только правду... честно... точно... да. Должен... говорить...
- Вы нанимали людей для убийства маркизы Штауфен? - Голос Рейн-Виленского, наоборот уходит в глубокий, пробирающий до костей бас, вибрирует... "плывет", но я его понял. Нанимать людей для убийства этой суки? Нет, конечно. Зачем? Нет.
- Государь, вы слышали ответ. Он этого не делал, хотя явно за что-то сильно не любит Эльзу. Сопротивляться такому воздействию невозможно, тем более, что укрыться в "хрустальной сфере" он не успел... чистый гипноз... - Голос этого... Дзержинского, да... голос отдалился, стал тише...
- Понимаю, но... давайте еще раз попробуем... - Лицо Рюриковича стало огромным, оказавшись у самых моих глаз. Рука требовательно сжала мое плечо... - Вы просили или приказывали кому-либо убить маркизу Штауфен?
Да что они привязались ко мне с этой дрянью?!
- Нет.
- Вы платили кому-либо за ее смерть?
- Нет.
- Вы обещали кому-нибудь, что-либо за смерть маркизы Штауфен?
- Н-нет. - Голоса отдаляются, и картинка перед глазами темнеет, словно наступает ночь...
- В госпиталь. - Голос Государя окончательно уплыл.
Темнота обступает меня и я проваливаюсь в ничто.
В себя я пришел рывком и, оглядевшись по сторонам, облегченно выдохнул. Сон, нет никаких джунглей и нет погони... а я? А, собственно, где это я?
Я недоуменно похлопал глазами, оглядывая незнакомую обстановку, а потом на меня словно асфальтовым катком накатили воспоминания о вчерашнем допросе и я самым пошлым образом заржал, сжав зубами подушку, чтобы никто не услышал...
Успокоившись, я кое-как сполз с широкой койки и, обнаружив в дальнем углу неприметную узенькую дверь, отправился прямиком к ней, надеясь, что там расположен санузел, а не какой-нибудь гардероб.
Приняв душ и приведя себя в порядок, я обыскал палату и, обнаружив свои вещи в шкафу, быстро оделся. Найденные на полке бумаги, среди которых нашелся подтверждающий чин патент, рескрипт о присвоении личного дворянства и запечатанный государевой печатью конверт, я аккуратно сложил и сунул во внутренний карман. После чего, решил выглянуть из комнаты.
Без проблем миновав широкий коридор госпиталя, с почему-то пустующей стойкой дежурного, я спустился по добротной каменной лестнице на первый этаж и, поймав первую же пробегавшую мимо меня сестру милосердия, попросил ее передать главному врачу, что господин Старицкий, то бишь я, уехал домой.
Хм. Происходи дело на "том свете" и так легко из госпиталя я бы не сбежал, но тут... воистину край непуганых идиотов!
Сестричка кивнула и исчезла, а я спокойно вышел из здания и, поймав извозчика, отправился домой, по пути размышляя над произошедшим. Черт! Да это было близко! Очень близко! Хорошо еще, что они поторопились с началом допроса. Дилетанты, что с них возьмешь... А ведь, еще чуть-чуть, и я бы слился...
Но сильны, гады... Помнится, штатный мозголом канцелярии, рассказывая о приемах своей работы, утверждал, что подобный уровень воздействия не под силу большинству его коллег. А тут... аж двое, сразу. И все на бедного, несчастного меня.
А вообще, мне в пору гордиться! Все-таки, даже не князь Телепнев допрашивал, а сам Государь. Это вам, не хухры-мухры... Вот только зачем? Можно же было отдать приказ Особой канцелярии, и не мараться самому...
Коляска мерно катила по мостовой в сторону Неревского, а я углубился в чтение письма, явно написанного рукой государя-следователя. В нем нашелся и ответ на мой вопрос. Начиналось письмо с кратких и формальных извинений, а заканчивалось довольно искренним признанием в том, что идея допросить меня неофициально, принадлежала никому иному как самому великому князю. Причины же столь странного порыва он обозначил довольно скупо. Но мне этого хватило, чтобы понять: если верить Ингварю Святославичу, то он откровенно опасался того, что даже если я признаюсь на допросе в Особой канцелярии в совершенном убийстве, Телепнев, на пару с Рейн-Виленским, скроют этот факт из желания продолжить игру с участием "возрожденного Старицкого". Теперь же, Государь не сомневается в моей непричастности к смерти несчастной... кузины?!.. и искренне поздравляет с чином надворного советника и званием личного дворянина. Охренеть. И почему в Готском альманахе об этом нет ни слова?!
Чувствуя, как закипает моя несчастная голова, я свернул письмо и, запихнув его обратно в карман, поторопил извозчика. Лошади прибавили ходу, в разгоряченное лицо ударил легкий ветерок, и, спустя десять минут я оказался у усадьбы Смольяниной.
Лада встретила меня в холле нашего флигеля, бледная и осунувшаяся, с темными тенями, залегшими под покрасневшими от слез глазами. Она не произнесла ни слова, просто обхватила руками за шею и, до боли вжавшись в меня, тихо всхлипнула. И мне ничего не оставалось, кроме как обнять ее в ответ и, тихонько шептать на ухо всякие глупости.
