еще один список «Слова о полку Игореве»! Это действительно была сенсация, о которой я не смел мечтать, когда принял решение откликнуться на просьбу Старика и заняться историей «Слова» вплотную.
Немного придя в себя, я первым делом позвонил Марку и, рассказав обо всем случившемся, попросил совета, что делать дальше. Прежде чем ответить, Марк долго молчал, видимо, сам не меньше меня удивленный таким неожиданным поворотом событий.
– Конечно, надо бы сообщить о твоем незваном госте в милицию, – неуверенно начал он. – Но боюсь, как бы они не вспугнули его. А обстоятельства складываются так, что надо действовать очень осторожно. Ты когда думаешь навестить Старика?
– Выезжаю завтра утром электричкой. А сегодня хочу пригласить к себе Пташникова и Окладина и сообщить им все, что до сих пор утаивал.
– Это твое дело, сам и решай. А к Старику давай вместе съездим – приведенные в письме факты прямо касаются работы нашего отдела. Кроме того, мне давно хотелось побывать в Рыбинске, одно к одному. Я выеду из Москвы автобусом…
Мы договорились встретиться в полдень в фойе гостиницы «Рыбинск», чтобы оттуда отправиться к Старику.
После этого я позвонил краеведу и историку, коротко проинформировал их о своей поездке в Ростов, Москву и Переславль и пригласил вечером к себе, чтобы поделиться полученными сведениями. Не пришлось уговаривать ни Окладина, ни, тем более, Пташникова, из чего я с удовлетворением заключил, что они не охладели к затеянному нами расследованию. Тем сильнее мне захотелось тут же сообщить о находке древнего списка «Слова о полку Игореве». Пересилил себя с трудом: зачем отказываться от удовольствия увидеть, как они прореагируют на это известие? Особенно интересно было проследить реакцию Окладина, который так рьяно утверждал, что «Слово» – литературная мистификация. Что он скажет на этот раз?
Глава вторая. Противоречивые показания
Все оставшееся время у меня ушло на уборку квартиры. И тут среди раскиданных на полу бумаг я обнаружил первое письмо Старика, которое, как я думал, прихватил с собой мой незваный гость. Письмо лежало в конверте, и у меня затеплилась надежда, что грабитель не прочитал его, не заметив среди других бумаг и писем.
Но окончательно я уверился в этом только после того, как явился Пташников: он не обмолвился ни о неожиданных визитах к себе, ни о странных звонках.
Дождавшись Окладина, мы продолжили наше расследование, причем на этот раз оно началось с моих «свидетельских показаний» – с рассказа о поездке по следам «Слова».
Я удивился, как терпимо отнесся Пташников к версии Анны Николаевны, что до Ярославля «Слово о полку Игореве» побывало в Ростове Великом. Мне даже показалось, Пташников предполагал это и раньше, но признать ростовскую версию мешал местный, ярославский патриотизм.
По поводу этого предположения не сделал никаких замечаний и Окладин, но когда я передал наш разговор с Тучковым, то историк не оставил от его версии об авторстве «Слова о погибели Русской земли» камня на камне. Чувствовалось, Пташников хотел поддержать Тучкова, но не нашел убедительных доводов.
С особым интересом краевед и историк выслушали версию об исчезновении списка «Слова о полку Игореве» из графского дома на Разгуляе. Они согласились: полностью исключать похищение «Слова» нельзя, хотя на первый взгляд эта версия и казалась неправдоподобной.
– Но почему из своего огромного Собрания российских древностей Мусин-Пушкин не спас самое ценное – список «Слова о полку Игореве»? – задал я вопрос, который возник у меня еще в Москве.
– «Незадолго до нашествия французов он обратился к государю с прошением о присоединении его рукописной библиотеки к московскому архиву иностранной коллегии. Но просьба его, к сожалению, не была тотчас исполнена; вскоре пришли французы и, пока Мусин-Пушкин собирал в Ярославле ополчение, весь дом его с библиотекой сгорел дотла». Эти слова принадлежат историку Ключевскому.
– Но можно ли доверять его свидетельству?
– Действительно, Мусин-Пушкин участвовал в организации ярославского ополчения, – ответил мне Пташников. – Если подтвердится, что во время пожара Москвы граф по делам ополчения был в Ярославле, то с него будут сняты последние обвинения в гибели списка «Слова».
В ходе предпринятого нами расследования уже неоднократно происходили такие крутые повороты, которые за минуту до этого нельзя было даже предположить. Так случилось и на этот раз, когда Окладин задал Пташникову следующий вопрос:
– А вас, Иван Алексеевич, не настораживает, что такая сложная, загадочная судьба выпала именно на долю «Слова о полку Игореве» – самого значительного и талантливого произведения древнерусской литературы?
– Это не так! – заявил краевед. – Почти у каждого древнерусского произведения судьба не менее извилистая и трудная, а объясняется все трудной судьбой русского государства: междоусобицей, татарщиной, смутой. Взять хотя бы судьбу Влесовой книги.
– Вы верите в ее подлинность? – удивленно и даже с некоторой растерянностью посмотрел Окладин на Пташникова, видимо, никак не ожидавший услышать такой пример.
– Как и в подлинность «Слова о полку Игореве»! А вы, конечно, считаете Влесову книгу еще одной мистификацией?
– Так считаю не только я, очень серьезные сомнения высказывают многие видные ученые.
– Это не делает им чести! – запальчиво проговорил краевед. – Опять все сомнения основаны только на том, что после татарского ига не осталось других похожих памятников письменности. Орда уничтожала русскую культуру огнем, а теперь некоторые ученые урезают ее историю сомнениями, по сути дела, продолжая начатое Батыем.
– Ну знаете! Так спорить нельзя, нельзя разбрасываться такими серьезными обвинениями, – обиделся Окладин. – Я не меньше вашего преклоняюсь перед русской культурой, но не желаю заполнять исчезнувшие страницы ее истории домыслами, ничем не обоснованными предположениями. Наука – это в первую очередь точность. Если она начнет оперировать только догадками, то превратится в хобби, в увлечение.
Я понял, что сейчас историк и краевед могут разругаться не на шутку, и поспешил вклиниться в их спор, спросив, о какой Влесовой книге идет речь.
Все еще сердито поглядывая на Окладина, мне ответил Пташников:
– Впервые заговорили о ней совсем недавно, в середине пятидесятых годов. Она представляет собой языческую летопись древних русов. Написана была во второй половине девятого века, то есть за три века до создания «Слова о полку Игореве».
– Точнее будет сказать, она не написана, а вырезана, – с усмешкой вставил Окладин, тоже еще не остывший от стычки с краеведом.
Тот сразу объяснил:
– Летопись была записана на деревянных дощечках. Ничего необычного в этом нет – в Древней Руси писали и на навощенных дощечках, и на бересте. В данном случае текст вырезали – летопись по жанру рассчитана на то, чтобы ее читали не только современники, но и потомки.
Я спросил Пташникова, при каких
