Когда я пристраиваю второй гранатомет на плече, орудийное дуло недобитого мной танка смотрит не на «Тугарина», а на меня. Смотрит настолько точно, что при этом сам ствол мне совершенно не виден. Похолодев от ужаса, я таращусь в бездонную черную глазницу собственной смерти, понимая, что, даже если успею пустить ракету, меня это не спасет, и «Микула» в любом случае выстрелит раньше. После чего фрагменты моего тела разлетятся по всей театральной крыше, а на купол прольются кратковременные осадки в виде кровавого дождичка и ошметков плоти.
Героическая смерть? О да, еще какая! Но лучше бы она настигла меня до того, как я осознал, что мне уготовано. Оставаясь в неведении до конца, я, так уж и быть, не отказался бы стать нечаянным героем. Но раз судьба все же предоставила мне пару секунд на раздумье, значит, ей не хочется, чтобы я геройствовал, верно? И в этом наши с ней желания целиком и полностью совпадают.
Бросив еще не взведенный «Протазан», я отпрыгиваю в сторону, надеясь, что автонаводчик танка не настолько шустрый, чтобы подстрелить меня влет. Грохот предназначенного мне выстрела слышен на фоне общей канонады, но достигает моих ушей уже после того, как болванка проносится над тем местом, где я только что стоял. Мелькнув перед глазами, она устремляется к куполу и проделывает в нем еще одно, уже неизвестно какое по счету отверстие. Которые множатся в нем, как пузыри в закипающей воде и все больше и больше уродуют его серебристую поверхность.
Я подхватываю гранатомет, собираясь прищучить танк до того, как он перезарядит орудие. Время на это у меня есть, но подняться с пола не так-то просто. Помимо танка портик начинает обстреливать пулемет какого-то «Борея». Он крошит балюстраду прицельным огнем и вынуждает меня отсрочить возмездие упрямому «Микуле». Дросселю пули, в принципе, не страшны – бронекварцевый щиток «Тугарина» может выдержать очередь аналогичного по калибру пулемета. А вот мне, кроме как за балюстрадой, спрятаться негде.
– Заряжай!..
Очень некстати! Я приподнимаю голову и пытаюсь разглядеть через балюстрадные столбики, откуда лупит по нам вражеский пулемет. «Борей», на котором он установлен, движется по проторенной танками дороге, задрав пулеметный ствол и ведя огонь на ходу. Вот-вот эта бронемашина приблизится к подбитому танку и, если не отвернет в сторону, непременно в него врежется. А орудийное дуло «Микулы» вновь смотрит на меня, готовясь шарахнуть по портику очередной болванкой.
Оказавшись на ногах, я непременно попаду под свинцовый шквал. А удирать из-под танкового выстрела нужно срочно. Я укусил эту тварь, и теперь она считает меня своим первостепенным врагом. Прямо как настоящее дикое животное, честное слово!
Вскочив на четвереньки, я бросаюсь в такой негероической манере к северному краю площадки. И, прячась за балюстрадой, продолжаю наблюдать за тем, не движется ли ствол танкового орудия следом за мной. Движется, черт его дери! «Микула» не дремлет. Его башня и впрямь начинает поворачиваться влево, но тут моих врагов подводит их отвратительная организованность.
Основное внимание САФ «Борея» сконцентрировано, очевидно, на стрельбе, а не на маневрах, поэтому он и сталкивается с преградившим ему путь танком. Не лиши я его колес и не накренись он на левый борт, броневик просто врезался бы в него и все. Но вместо этого он с разгона заскакивает на приплюснутый корпус «Микулы», как на трамплин. Что для обоих завершается крайне плачевно. Въехавший на танковую башню «Борей» всей своей массой наваливается на орудийный ствол и сгибает его чуть ли не до земли. И ладно бы этим все ограничилось! Но нет, орудие «Микулы» успевает-таки сделать последний в своей жизни выстрел. После чего разрывается и наносит едва перепрыгнувшему через препятствие броневику такой удар под зад, что «Борей», не успев еще обрести равновесие, переворачивается вверх колесами. Его смятый задний борт украшает вклепанный туда снаряд-болванка – презент на память от благодарного соратника.
– Заряжай! – вновь орет заждавшийся Дроссель, давно отцепив пустой магазин, но так и не получив новый.
Уже бегу! Уже заряжаю! Уже все снова зашибись!
Хотя насчет последнего я, пожалуй, преувеличиваю. Зашибись для нас с байкером, но не для остальных «фантомов». Обстрел продолжается, но теперь он сконцентрирован не на портике, а на парадном входе и фойе. Вокруг театра все затянуто пылью и завалено обломками рушащихся пилястр и карнизов. Орудийные стволы подступивших к зданию танков и бронемашин не могут быть подняты на такой угол, чтобы достать до наших высотных позиций, зато почти в упор расстреливают окна и двери. Не хочется об этом думать, да и некогда, но наверняка среди нас уже есть жертвы. Если же их до сих пор нет, можно считать, нам несказанно повезло…
Думать о потерях врага, а тем более глядеть на них намного приятнее. Лишь половина бронетехники достигает стен театра, но и ее количество продолжает мало-помалу сокращаться. Я тоже вношу в это свой вклад, поджигая из «Протазана» въехавший на крыльцо «Суховей». Кто-то вторит мне, пуская из окна фойе ракету в моторный отсек предпоследнего танка. Оставшийся «Микула» шарахает из орудия в боковое окно вестибюля, но снаряд пересекает его насквозь и вырывается наружу из окна на противоположной стороне корпуса, не задев ни баррикаду, ни ее защитников. И умчаться бы этой болванке прочь, не попадись ей навстречу идущий на таран театра армейский тягач. Вмиг лишившись кабины и двигателя, он докатывается по инерции до стены, вот только назвать это тараном уже нельзя. Инициативу невезучего камикадзе подхватывает «Микула», чьи боеприпасы заканчиваются именно на этом злополучном снаряде. Танк откатывается назад и, взяв разгон, врезается в ближайшую пилястру…
Яростно начатый бой заметно теряет в темпе. Идущие вслед за бронемашинами грузовики и легковушки нарываются на огонь «Тугарина», и теперь сквер полыхает от края до края, будто сама Преисподняя. Жара стоит невыносимая. Дым и пыль сильно ограничивают видимость, и Дроссель, не желая палить наугад, делает это лишь тогда, когда четко видит приближающуюся цель. Часть подбитых уже у стен театра машин тоже горит. Уцелевшие «Бореи» и «Суховеи» еще постреливают из пушек и пулеметов, но постоянно то одному, то другому броневику приходится переквалифицироваться в стенобитное орудие. Захватившая их Душа Антея научилась мало-мальски прицельно стрелять, но то, что боеприпасы в армейской технике неизбежно иссякают, она, кажется, выясняет лишь теперь.
Впрочем, у нас они тоже не бесконечны. Я использую последний гранатомет, выводя из игры последний танк, и заряжаю в «Тугарин» предпоследний магазин. Не кончаются лишь сигнальные ракеты, которые я продолжаю посылать в затянутое дымом небо при каждом удобном случае. Да еще патроны, но это потому, что я нечасто пускаю в ход «АКМ». Однако близка минута, когда и автоматные боеприпасы начнут улетучиваться с катастрофической скоростью. Мы отбили два штурма, спасли стены театра от разрушения, но утратили почти все наше самое эффективное вооружение. А у Души Антея еще остается в резерве целый батальон багорщиков. И это лишь те силы, о которых мы знаем наверняка. И которые в действительности могут быть не единственным козырем в рукаве Mantus sapiens…
Третья атака следует сразу за второй, безо всяких пауз и передышек. Вот только направлена она исключительно на меня, Дросселя и Ольгу. И кабы не Кленовская, вовремя заметившая приближение летающего противника, наша высотная линия обороны пала бы за считаные секунды.
Спустя десять минут после того, как я подбил последний танк, бой внизу становится еще более вялотекущим. Уже не каждая атака «бешеного железа» достигает стен театра. Изрядно помятой и рассыпающейся на глазах технике трудно преодолевать завалы из тел своих же собратьев. Все они образовали после своей смерти отменный буфер, ограждающий Сибирский Колизей от нападок недобитых камикадзе. По ним еще ведется огонь из фойе и вестибюля, но Дроссель больше не тратит патроны на упрямых одиночек. Мы с Ольгой методично дырявим их сверху из автоматов, бегая туда-сюда от одного края крыши к другому. Нам троим как никому другому из «фантомов» видно, во что эти твари превратили театр. В стенах и сценической коробке зияют большие и малые оспины пробоин. Нет ни одной колонны, пилястры или балюстрады, которую не выщербили бы пули, снаряды и автомобильные бамперы. Но больнее всего взирать на купол, серебристая и прежде гладкая полусфера которого стала напоминать огромный дуршлаг. Ни дать ни взять, Рейхстаг после взятия нашими прапрадедами Берлина в мае сорок пятого года двадцатого столетия.
Теперь, когда «Тугарин», гранатометы и вражеские орудия молчат, а топливные баки взрываются редко, я слышу наполовину оглохшими ушами каждого «фантома», кто открывает огонь по противнику. Слышу, а многих и наблюдаю. Однако не вижу в окнах Бибенко и Поползня, которых прежде замечал всегда, когда приближался к краям портика. Вместо Сани сейчас на правом фланге с Туковым воюет Сквайр, сменивший дробовик на более дальнобойный автомат. В левом секторе фойе вместо трех защитников остались двое: Хакимов и Кондрат. Стерегущие баррикаду Папаша и Ефремов сверху не видны, но оба они еще живы и боеспособны, поскольку частенько палят на пару из окон вестибюля.
