ночь думать.
Ему казалось, что он только прилег, как раздался телефонный звонок. Он гремел, как колокол, Он заставил вскочить, кинуться к телефону, еще не вспомнив о вчерашнем.
— Что? Кто?
— Спишь? Прости, старичок. — Это был голос заместителя директора завода. — Я думал, ты уже во дворе стоишь с рюкзачком.
— Здравствуйте. А сколько времени?
— Скоро семь.
— Я сейчас. Сейчас выйду.
— Не спеши, отдыхай. Отменяется путешествие. И шашлыки тоже.
— А что случилось?
— Через час дамбу прорвет.
— Какую дамбу? — Мирон Иванович уже проснулся, но никак не мог вспомнить никакой дамбы в Великом Гусляре.
— Не знаешь ты еще нашей специфики, Мироша, — сказал заместитель и вздохнул. — Дамба у Степанцева на свиноферме, где пруд с отходами. Все никак не наладит вывоз на поля. Вот этот пруд каждый год переполняется и — уух! — прорывает! Черт знает что! Надо же, чтобы сегодня!
— Куда прорывает?
— В реку, куда же еще. Каждый год. Так что до завтрашнего дня к реке не подходи. А какая рыба сбежит от этого навоза, ей надо недели две, чтобы вернуться. Усек? Вся рыбалка прикрывается.
— Надо же принять меры!
— Какие?
— Всех мобилизовать — молодежь, школьников, чтобы дамбу укрепить.
— Во-первых, там вонь — с мобилизацией не выйдет. Во-вторых, зачем ее укреплять? Ее укрепишь, через две недели все равно прорвет — еще хуже. Нет, стихийное бедствие должно быть стихийным. Ты спи, отдыхай, только к реке сегодня не ходи.
Заместитель хихикнул, но как-то невесело и повесил трубку. Мирон Иванович отдыхать не стал. Он уже окончательно проснулся и все вспомнил. И вчерашнюю Таню, и сомнительную — теперь, ярким утром, она казалась сомнительной — историю с фотографиями. Почему он поверил ей? Это же чепуха. Может, потому что светилось платье?
Ему захотелось выйти к реке. Пока еще можно.
Он оделся и пошел. У скамейки остановился, как будто там мог остаться след Тани. Никакого следа не было. Потом он пошел вниз, к реке. Сапожная мастерская еще была закрыта, но за забором шумела машина — стройку гнали в две смены. Он поглядел на сапожную мастерскую, но угадать в ней той часовни с фотографии не смог. И это еще более укрепило его в мысли, что он стал объектом злого розыгрыша, и стало стыдно, что он унижался перед этой студенткой.
Он остановился на высоком берегу реки. Далеко справа была видна баржа-ресторан. Если прорвёт, подумал он, то на баржу тоже не поедешь. И он начал раздражаться против этого заведующего. Как его фамилия — Степанцев? А что говорила Таня? «Подумай о судьбе Степанцева». Она знала о нем. Значит, она имела в виду прорыв дамбы. И штраф, который тот Степанцев заплатит рыбоохране. И Мирон Иванович снисходительно улыбнулся, потому что Степанцев каждый год платит эти штрафы — привык. Наверное, субъективно, подумал Мирон Иванович, Степанцеву, как рыбаку, горько сознавать, сколько рыбы гибнет, но что поделаешь? Через час прорвет? Час уже прошел. Может, пойти, поглядеть на дамбу, что-то придумать — он же главный архитектор города. Но тут Мирон Иванович вспомнил об отвратительном запахе, который исходит от того пруда. Нет, туда он не пойдет.
Река текла чистая, только ближе к берегу тянулась, как всегда, полоса рыжей воды — от кожевенного завода. «Мы можем быть жестокими», — говорила Татьяна или ему это померещилось? Интересно, дамбу прорывает сразу, с шумом, или она просто расползается?
Стоять на берегу и ждать стихийного бедствия надоело.
Мирон Иванович пошел домой — все равно день получался какой-то неустроенный. Куда же девалась эта Таня? Кого-нибудь еще пугает? Нет, голубушка из так называемого будущего, нас не запутаешь! Вам нужны великие потрясения — нам нужна великая Россия!
Ему понравилась последняя фраза. Как будто он сам ее сочинил. Но, будучи честным человеком, Мирон понимал, что фразу сочинили раньше — кто-то из классиков. Может быть, сам Маркс.
Дома он позавтракал — холостяцкая яичница да простокваша из скисшего молока. Скромно жил Мирон Иванович, да и не бегал за богатством.
Тут снова зазвонил телефон. Снова на проводе был заместитель директора завода.
— Ты не спишь, Мирон? — спросил он.
— Нет, не сплю.
— А тут такое дело…
Голос заместителя Мирону не понравился. Беспокойный был голос.
— Говорите, — потребовал Мирон.
И уже заранее знал — что-то связанное с этой Татьяной, принесла ее нелегкая в наше время. Хотя, вернее всего, она и не из будущего, а из-за самого элементарного кордона. Враг.
— Прорвало дамбу. Слышишь?
— Так вы же предупреждали.
— Понимаешь, не в ту сторону прорвало. Должно было в речку прорвать, как всегда, а прорвало наверх, к лесу. Такого и быть не может.
— Ну и слава Богу! — сказал с чувством Мирон. — Значит, едем?
— Куца?
— На рыбалку.
— Чудак человек! Дослушай сначала, а потом говори. В том направлении дом Степанцева стоит. У самого леса, со стороны господствующего ветра, чтобы амбре не достигало…
— И пострадал?
— Степанцев?
— Дом пострадал?
— Дом затопило, говорю! До второго этажа. И ковры, и мебель, и картину в раме. Степанцев как увидел, что на него девятый вал от фермы идет, успел пожарную команду вызвать, но те остановились, не доехали, издали смотрели.
— А Степанцев?
— Степанцев? Что Степанцев… Тело достали — его вынесло на лужайку. Но откачать не смогли. В противогазах откачивали, а не смогли.
— Что? Утонул?
— Царство ему небесное… Несчастный случай. Во цвете лет… Ты чего замолчал?
— Так… думаю.
— Чего думать? Мы его не возвратим. Хороший хозяйственник был, смелый. И человек хороший. Бутылку из горла за минуту выпивал. По часам.
— А там никого не заметили посторонних?
— Думаешь, акция?
— Не знаю…
— Погоди, не вешай трубку. Я тебе что звоню… Ты насчет сапожной мастерской придумал аргументы? Ты не тяни, думай. В понедельник общественность ломать будем. Какой-то мерзавец Елену Сергеевну из отпуска вызвал. Телеграммой. Она завтра приезжает. «Молнию» нам отбила: «Иду на вы!». Эх, не люблю я некоторых!.. Бой будет, как под Полтавой. Чтобы порох был сухим, понял?
Мирон молчал… Полминуты молчал и его собеседник, слушал его частое дыхание, ждал.
— Я вот думаю, — сказал Мирон Иванович наконец. — Все-таки постройка четырнадцатого века, культурное наследие… Не исключено, что под полом есть мозаика.
— Мироша, ты себе цену не набивай,
