Нельзя сказать, что подобное утешение сильно взбодрило мадам Иоланду, но не признать правоту мужа она не могла. Поэтому, скрепя сердце, согласилась на отъезд, оговорив, однако, что поедет и Танги дю Шастель, и ещё несколько преданных дворян, лично ею отобранных. В результате чего, герцог Анжуйский отправился в Париж во главе небольшой армии, которая, по тайному указу мадам Иоланды, должна была не только защищать, но, в самом крайнем случае, отбить его светлость, хоть даже и у коннетабля, и вернуть в Анжер.
По счастью, ничего подобного делать не пришлось.
Меньше чем через месяц, живые и невредимые, все возвратились обратно. Герцог, весьма собой довольный, рассказал, что – да, после смерти Жана слухи о причастности Анжуйского семейства к отравлениям вспыхнули с новой силой, но потом, как-то быстро угасли. Официальная версия, и в этот раз, оглашена была самая безобидная, и для всей Франции «болезненный» принц Жан умер от причин вполне естественных, выразившихся в поврежденном когда-то давно, при падении с лошади, мозге…
– Но он действительно не был отравлен? – беспокойно допытывалась герцогиня, ещё не верящая в благоприятный исход дела.
– Не знаю, душенька, – беспечно ответил герцог. – Арманьяк говорил об этом как-то туманно… Впрочем, уже и то хорошо, что Шарля в Париж пока никто не требует. Зато место в Королевском совете у меня уже есть…
– А что королева?
– Её не видел. Одни говорят, будто Изабо вне себя от горя заперлась в своем особняке, чтобы никого не видеть. Другие подтверждают – да, заперлась, но совсем по другой причине. Но нам-то с вами, душенька, какая, в сущности, разница, правда?
Но разница была!
Мадам Иоланда чувствовала всем сердцем, что точка в этом деле ещё не поставлена! Тревожась и бесконечно удивляясь, она расспрашивала мужа обо всех подробностях поездки и пыталась разобраться, что же её, в конце концов, так беспокоит? Однако герцог, как всякий презирающий политику мужчина, видел только то, что видел, и на все расспросы отвечал одно: «Всё хорошо. Вы слишком переволновались, дорогая. Уверяю вас, никакой опасности нет, там всё спокойно…», чем не столько успокаивал супругу, сколько злил.
Не лучше дело обстояло и с дю Шастелем. Но у того, по крайней мере, были уважительные причины ничего не знать, поскольку, по распоряжению Ла Тремуя, всех дворян, прибывших со своими сеньорами из окрестных графств и герцогств, расселяли не в Лувре, а за рекой, в квартале святой Мари.
– Я, конечно, старался при каждом удобном случае быть рядом с его светлостью, – рассказывал Танги, – но, боюсь, это была излишняя предосторожность. Никакой враждебности по отношению к нам я не заметил, и никто не пытался расспрашивать нас о Шарле. Вам следует поверить вашему мужу, мадам. В Париже, действительно, всё слишком спокойно, и слишком печально…
А потом герцог Анжуйский внезапно занемог, и мадам Иоланда, как-то сразу, обреченно подумала: «Вот оно…»
Вызванный лекарь поначалу только развёл руками – обычная простуда. На дворе зима, а герцог, большой любитель верховой езды, не слишком заботился о том, чтобы одеваться теплее. «Нечему удивляться, мадам – организм его светлости уже не так молод, как раньше, и легче поддается недугам. Это недомогание скоро пройдёт».
Слегка успокоившись, деятельная герцогиня тут же достала все свои снадобья и собралась всерьёз заняться заболевшим, но супруг над ней только посмеялся.
– Из рыцаря хворь выходит с потом, – заявил он. – Я просто засиделся.
И, пригласил Танги дю Шастеля размяться с ним на мечах.
Бой вышел коротким. После нескольких выпадов и несильных замахов герцог Луи вдруг побледнел, зашатался и упал в обморок.
Прибежавший лекарь уже не пожимал плечами. Кинув встревоженный взгляд на герцогиню, он покачал головой:
– Я не знаю, что с его светлостью, мадам. Появились новые симптомы… Если позволите, я бы хотел пригласить из университета нескольких своих коллег для консультации.
Мадам не просто позволила. Она велела снарядить за учёными медиками собственную карету, а когда они приехали, готова была сама им прислуживать, лишь бы помогли! Но, увы, многочисленные обследования и неуверенный диагноз, что у его светлости «что-то вроде желудочной болезни», состояние герцога не улучшили. Он ещё бодрился, говорил, что вот-вот встанет на ноги и безропотно принимал все снадобья герцогини, однако, угасал с каждым днем всё больше и больше.
А потом, одним ужасным весенним днем, жизнь Луи Анжуйского оборвалась, и солнце почернело в глазах мадам Иоланды.
«Его отравили, отравили, отравили!!!», – повторяло теперь в Сомюрском замке бесконечное эхо. «Разве мало на свете ядов, не оставляющих следов?! Надо было обследовать язык, глаза, кожу под волосами… Как я могла быть такой легковерной?!. Хотя, что уж теперь. Луи мёртв и сама я, словно не живу, в этом перестроенном, отделанном для счастливой жизни, замке»…
Руки, сжимавшие голову, бессильно опустились. Похоронный звон в ушах сделался тише, и глаза обожгло подступившими слезами, как будто на растрескавшуюся сухую землю брызнуло долгожданным дождем.
Да нет, полно!
Герцогиня зло встряхнула головой.
Ей ли опускать руки?! Ведь есть ещё Анжу – её государство, её дом и семья, вотчина, ради процветания которой она готова спасать всё королевство французское! Есть незаконченные дела – две девочки в Лотарингии, которым необходимо дать спокойно вырасти. И, наконец, с сегодняшнего дня, есть огромное желание отомстить.
– Эй, кто-нибудь! – закричала герцогиня. – Немедленно мою карету! Я возвращаюсь в Анжер!
Она горела нетерпением уехать немедленно, поэтому, когда спустя всего минуту во дворе замка послышался стук копыт и грохот колес подъезжающего экипажа, мадам Иоланда решила, что это перепуганные слуги поспешили выполнить её распоряжение почти мгновенно.
Как была, в домашнем платье и вдовьем покрывале, герцогиня спустилась вниз, но увидела перед входом не свою карету. На дверце этой чужой, запыленной, явно проделавшей долгий путь, красовался красно-белый герб с золотыми арманьякскими львами. А рядом, почтительно склонившись, стоял и сам коннетабль Франции.
– Мадам, – сказал он, – её величество, королева Изабо требует возвращения принца Шарля в Париж. И я приехал сюда, чтобы просить вас помочь мне её уничтожить.
Париж
(лето 1417 года)Покусывая край смятой простыни, совершенно нагая Изабо лежала на животе посреди своего обширного ложа и мрачно наблюдала, как одевается шевалье де Бурдон, спешащий в Лувр, к утреннему пробуждению короля.
– Тебе идёт траур, – лениво заметила королева.
– Тебе тоже, – осклабился шевалье и окинул выразительным взглядом полноватую, но все ещё соблазнительную фигуру любовницы.
– Толку-то, – невнятно пробормотала Изабо.
Потянувшись всем телом, она зевнула и перекатилась на спину.
– На днях собираюсь уехать в Венсен. Уже достаточно тепло. Может быть там, подальше от этого унылого Парижа, мне будет не так скучно.
Шевалье замер.
– Ты уезжаешь? – спросил он немного растерянно, – но тогда мы не сможем видеться так часто.
– Сможем, не волнуйся.
Согнув в колене одну ногу, Изабо рассматривала узоры на балдахине своей постели и даже не повернула головы к де Бурдону.
– На днях в Париж вернулся мой сын Шарль. Ты знаешь, какое наглое письмо я получила от герцогини Анжуйской, поэтому хочу уехать, чтобы показать им, как мало значения придаю этой её уступке. К тому же, она наверняка что-то задумала, так что лучше будет понаблюдать за всем издали… Но ты здесь тоже не останешься. Я спросила и Ла Тремуй обещал мне добиться твоего назначения на пост коменданта Венсенского замка. Как только приказ подпишет мой никчемный муж, ничто уже не помешает нам быть вместе столько, сколько захотим.
В глазах де Бурдона плеснула радость.
Аккуратно застегнув последнюю пуговицу на камзоле, он пылко бросился к Изабо и сжал её в объятиях.
– Ты очень этим обяжешь, дорогая! Честно говоря, мне до смерти надоело служить у твоего Шарля.
Изабо медленно запустила пальцы в роскошно-густую шевелюру своего любовника и глубоко вздохнула.
Этот красавчик давно бы ей надоел, не обладай он именем самого прекрасного из своих предшественников и такими же красивыми волосами, какие были когда-то у герцога Орлеанского. По ночам, в минуты высшего наслаждения, когда королева шептала: «Ах, Луи, Луи!», она словно переносилась в дни счастливой молодости и снова становилась юной, восторженной девушкой, засмотревшейся однажды в голубые глаза своей мечты…
Это ощущение было таким острым, и так поразило Изабо с самого первого раза, когда де Бурдон оказался в её постели, что она – хоть и желала очень страстно – всё же воздерживалась от нового свидания достаточно долго, даже самой себе объясняя это воздержание предусмотрительной осторожностью. Но глубоко в душе жил страх – а вдруг не повторится?! Вдруг невероятное, ни с чем не сравнимое ощущение, так разбередившее душу, было вызвано всего лишь новизной, и все последующие свидания с желанным шевалье отравит бесплодное ожидание?..
