что Ильф решил меня разыгрывать. Конечно, он не был похож на человека, способного шутить со здоровьем близких. Тем не менее, он мог поспорить с Кольцовым, Приблудным или тем же самым Петровым. Только почему я? Логичнее было бы подшутить над кем-нибудь из своей компании, а не над бедным замученным следователем. Так что этот вариант я отмел.
– Надеюсь, вы не думаете, что это идиотская шутка, – сказал Ильф в унисон моим мыслям.
Я на мгновение улыбнулся, но потом взял себя в руки и строго спросил:
– Илья Арнольдович. Мне нужны подробности. Петров живой?
– Живой. Умирает. Не может дышать, – Ильф говорил быстро и предельно серьезно. – Я вызвал врачей. Но я не знаю, как далеко им ехать, а вы в двух шагах. Мы тут, на Среднем каретном, четвертый дом.
Забавно, но место потенциального преступления действительно находилось у меня на заднем дворе. Но медикам тоже было близко, хоть и не в пешеходной доступности. До нас, например, они доезжали за пятнадцать минут, что я имел возможность проверить на предыдущем помощнике, еще более неуклюжим, чем бестолковый Васильченко. Раньше успевали за шесть, но в прошлом году ближайшая подстанция закрылась на ремонт, и ехать было дальше.
Я снова разгладил усы. Отравление цианистым калием вовсе не гарантировало смертельный исход.
А то, что Петров не может дышать, вовсе не гарантировало отравление именно цианидом. Это могло быть все, что угодно. При всем моем уважении к Ильфу, он был журналистом, а не врачом.
– Хорошо, теперь успокойтесь и соберитесь, – я прижал трубку плечом, схватил карандаш со стола Брусникина и вытащил чистый лист у него из печатной машинки, – какие симптомы, и почему вы решили, что это цианид.
Ильф фыркнул в трубку – кажется, это относилось к предложению «успокоиться» – и начал перечислять:
– Одышка, лицо багровое, запах горького миндаля изо рта, зрачки расширены, холодный пот, слабость, головная боль, боль в груди, потом паника, нарушение координации. Женя упал, не мог встать, мы вывели его на воздух, временное улучшение, потом опять одышка. Пульс частый, выдох длинный, вдох короткий... что еще? А! Обстоятельства отравления: мы пили чай в гостях у Григория Распутина, и он угостил нас миндальными пирожными. И Женя, вы представляете, Ганс, он смеялся. Ну, как можно смеяться, когда…
А мне было интересно, как можно было додуматься взять у Григория Распутина миндальные пирожные.
Помню, я как-то допрашивал этого типа, в самом начале этой истории – и едва поборол желание установить за ним наружное наблюдение. Ребят пожалел. Следующие два трупа я проверял его алиби в первую очередь, и будь там хоть тень улики или мотива, он бы так легко не отделался.
Но говорить об этом Ильфу я, конечно, не стал. Он и так был слишком взволнован и явно винил во всем себя. Хоть и ругал сейчас Петрова за неуместный смех.
– Поверьте, это обычная реакция на стресс, – мягко сказал я, поглядывая на часы. – Это означает…
– Это означает, что я взял в соавторы психопата!.. Простите. – Ильф опомнился прежде, чем я успел спросить, а кого тогда взял в соавторы Евгений Петров.
– Стойте, еще пара вопросов, – торопливо сказал я. – Петров терял сознание? Судороги были?
Описанные симптомы, в принципе, подтверждали отравление цианистым калием. За долгую карьеру криминалиста мне удалось посмотреть и на процесс, и на результат. Оставалось только прикинуть тяжесть отравления и решить, если ли вообще смысл куда-нибудь торопиться.
– Судорог не было, – сообщил Ильф. – По крайней мере, я их не видел. Только, знаете, Ганс, я быстро ушел. Вы не подумайте, с ним остался Приблудный…
Приблудный и Распутин, кто еще? Мне очень хотелось узнать, зачем они собирались в таком составе. Но сначала, конечно, нужно было помочь Петрову.
Без судорог прогноз был оптимистичным. Про остальные симптомы вроде тошноты, рвоты и непроизвольного опорожнения кишечника я даже спрашивать не стал, они были характерны для судорожной стадии отравления и могли вообще не проявиться. К тому же Ильф не стал бы об этом молчать.
– Постарайтесь вспомнить, сколько времени прошло от первых симптомов до того, как вы побежали искать телефон.
Ильф ненадолго задумался:
– С того момента, как Женя начал жаловаться на плохое самочувствие, прошло минут двадцать, – неуверенно сказал он. – Но голова у него заболела почти сразу после пирожных. Это полчаса.
Меня сразу же заинтересовало, почему он решил, что у соавтора что-то болит, если тот на это не жаловался.
– Я же вижу.
Я быстро отметил время на листочке и усмехнулся в усы. Ильф и вправду был очень внимателен к близким, причем не только к Петрову, но и вообще ко всем, кто ему нравился. Даже ко мне. Он действительно мог заметить, что товарищу плохо.
Но, честно, лучше бы он следил за Распутиным и Приблудным!..
Впрочем, я был почти уверен, что отравленные пирожные предназначались Распутину, а Петрову просто не повезло. Пока это был самый логичный вариант. Будь я таксидермистом-сектантом, непременно включил бы Григория Распутина в свой список. И дело не только в личных симпатиях.
– Последний вопрос. Что у вас было на ужин?
– Чай с отравленными пирожными! – фыркнул Ильф. – Мы не успели поужинать. А обед пропустили потому, что писали сценарий.
В принципе, это многое объясняло. Допустим, дозу изначально рассчитывали на Распутина, но не как смертельную, а только чтобы обозначить наличие яда (ведь отравления было недостаточно: для полного соответствия жертву требовалось застрелить и утопить!). Но яд достался Петрову, причем на голодный желудок, так что подействовал сильнее...
Я задумчиво постучал карандашом по столу, пытаясь решить, что со всем этим делать и как использовать сложившуюся ситуацию на пользу расследованию.
Точнее, как подло и цинично использовать для этого Ильфа и Петрова.
Как было бы здорово, если бы рядом оказался Дзержинский! Он точно вправил бы мне мозги. Возможно, даже пинком.
– Чья это была идея? – спросил я, желая выиграть пару секунд для решения моральных дилемм. – Писать сценарий вместо обеда?
– Моя.
Вот тут я едва чуть не уронил карандаш. Мне почему-то казалось, что трапезу решил пропустить Евгений Петров. Случайно пропустил обед и ужин, случайно взял отравленное пирожное, предназначенное Распутину…
Случайно?..
