— Именем закона Российской Федерации вы арестованы.
Торжество в зале продолжалось, никто не видел, как Каледин в сопровождении двух подтянутых людей шел по длинному коридору, спускался по ступенькам, садился в машину, пригнув голову. Когда машина тронулась с места, он невидящим вглядом смотрел перед собой и в голове не было ни одной мысли. Время для него остановилось. Медаль он спрятал в карман и тут же забыл о ней.
— Андрей Борисович, теперь молчать нет никакого смысла. У нас есть все доказательства ваших преступлений. Вы же, как математик, должны мыслить логично. Вспомните, даже в математике понятие теоремы означает утверждение, устанавливаемое при помощи доказательств. Так вот, мы уже не предполагаем, а утверждаем вашу вину с помощью неопровержимых доказательств. Вы же образованный человек и знаете, что против генотипоскопической экспертизы возражать бессмысленно. — Турецкий вел допрос Каледина, и ему казалось, что он разговаривает с манекеном, а не человеком. Тот сидел с безучастным видом, глядя перед собой в стену, и думал о чем-то своем.
— Совсем мужик с катушек съехал, — тихо сказал Грязнов Гоголеву.
— Андрей Борисович, взгляните, пожалуйста, на эту фотографию. — Турецкий протянул Каледину фотографию Оли Алехиной, копию той, что висела в гостиной у Алехиных. Тот взял ее в руки, взглянул. Вдруг лицо его перекосилось, он замычал, как от боли, раскачиваясь из стороны в сторону, выронил фотографию и, обхватив голову руками, простонал:
— Что я натворил! Что я натворил…
Турецкий налил ему в стакан воды, заставил выпить.
— Андрей Борисович, я вас внимательно слушаю. Вам лучше все рассказать, никуда от этого не денешься. — Он проникновенно смотрел в глаза Каледину, и тот вдруг начал свой нелегкий рассказ. Он стал вспоминать, как впервые увидел Олю, как тайком провожал ее взглядом, боясь, что она заметит это. Как завел расписание ее занятий в спортивной секции, потом на подготовительных курсах, чтобы хотя бы из окна видеть, когда она уходит и возвращается. Он не стремился к тому, чтобы привлечь ее внимание — она ведь такая красивая, воздушная, как эльф, а он огромный, тяжелый увалень с медвежеподобной фигурой. Как такой может понравиться этой необыкновенной девушке? Когда он слышал ее голос в подъезде, подходил к своей двери и, тихонько приоткрыв ее, слушал.
Он любил ее голос и наслаждался им, не в силах отказать себе в этой маленькой слабости. Так Андрей Борисович узнал, что она уезжает в Финляндию. Потом была тоска — о ней ни слуху ни духу. Только однажды решился он спросить у ее мамы, надолго ли уехала Оля. И когда спустя полгода вдруг столкнулся с ней у двери подъезда, все всколыхнулось в нем, и он понял, что это не просто платоническая любовь, он испытывал к ней страсть, но не умел объяснить себе это состояние.
У него никогда не было женщины. В тот трагический новогодний вечер он услышал, как за ней приехала машина и Оля, выходя из квартиры, сказала маме, что вернется после одиннадцати. Уже около одиннадцати часов он время от времени подходил к окну, чтобы увидеть ее. Никаких планов у него еще не было. В какой-то момент он подошел к окну и увидел ее легкую фигурку. Она быстро шла к подъезду, и ее, похоже, преследовал какой-то тип. Каледин заметался по комнате и вдруг услышал ее крик. Как был в легких комнатных тапочках, он бросился вниз по ступенькам, потому что лифт уже был вызван на первый этаж.
— На какой подошве были ваши тапочки? — уточнил Турецкий.
— На кожаной, — тихо ответил Каледин.
— Вот почему в первом эпизоде не было следов, — понял Гоголев, слушая Каледина. — Тапочки на плоской кожаной подошве, без рисунка, следов не оставляют.
А дальше было так. Когда Каледин увидел, что какой-то тип в морской форме пытается обнять Олю, а она отбивается, чувство ярости придало ему решительности, и он изо всех сил ударил моряка по голове. Тот рухнул как подкошенный.
Оля подняла глаза и вздрогнула.
— Не пугайтесь! — мягко произнес ее неожиданный спаситель, потирая левой рукой свой огромный кулак. — Я услышал ваш крик и прибежал на помощь. А вы молодец, так ему врезали! — Он презрительно взглянул на лежащего Карагодина. — Вы не очень пострадали? — встревоженно перевел на нее взгляд Каледин.
Оля, все еще тяжело дыша, стала поправлять шарф.
— Спасибо большое… Я, честно говоря, растерялась. Не ожидала, что такое может случиться в моем собственном дворе. А вы всегда приходите вовремя на помощь? — Слабая улыбка появилась на ее лице.
— До того, как встретил вас, не доводилось… Случая не было.
— Хотите сказать, что я слишком беспокойная соседка? — насмешливо уточнила Оля.
— Я ничего не хочу сказать… То есть хочу… То есть не то, что вы думаете… — Совсем запутался сосед, смешавшись под внимательным взглядом девушки.
Оля вдруг спохватилась:
— Ой, меня же родные ждут, уже волнуются, наверное. Сейчас приведу себя в порядок, а то испугаю их… И вы им ничего не говорите, хорошо?
Каледин кивнул головой и предложил:
— Я вас провожу. — Он неловко переминался с ноги на ногу, не зная, куда девать свои большие руки, и спрятал их за спину, как школьник. Оля перед зеркалом начала поправлять волосы. Он стоял за ее спиной и смущенно поглядывал, как она прихорашивается. Оба молчали. Оля пару раз встретилась с ним в зеркале взглядом. Повернулась к нему лицом.
— Еще раз большое вам спасибо! Я так вам признательна! — И протянула ему руку. Андрей взял ее ладошку в свою, мягко пожал и, не выпуская ее руки, заговорил:
— Я, видите ли… Я давно хотел сказать… Я хотел с вами познакомиться уже давно… Ну, не умею я говорить с девушками…
Он мучительно подбирал слова, а девушка с любопытством слушала его, осторожно пытаясь высвободить руку. Но он не отпускал ее. Лифт остановился, над дверью красными огоньками вспыхнула цифра «4».
— Ой, мы проехали мой этаж! — воскликнула Оля удивленно.
— Да, это я машинально нажал кнопку своего этажа. — Каледин досадливо поморщился. И увидев, что ее рука тянется к кнопке с цифрой «3», вдруг с силой нажал на «стоп».
— Подождите, я же еще не все сказал! — в отчаянии выпалил он. Его взволнованное лицо покрылось красными пятнами, на лбу выступила испарина.
— Я все поняла, можете не продолжать. — Оля постепенно стала раздражаться. Да что же это за день такой сумасшедший?! Да когда же этому будет конец?
Сосед окинул ее каким-то странным неприятным взглядом и, видимо исчерпав все свои возможности выразить словами чувства, мягко привлек Ольгу к себе:
— Пожалуйста, пойдемте ко мне… Я совсем один… Я так одинок!
— Не могу. — Оля сдерживалась изо всех сил, чтобы не нагрубить своему настырному спасителю. — Я спешу домой. — И вежливо попыталась отстранить его от себя.
Но он как будто не слышал. Его руки держали ее в цепких объятиях, так что она не могла пошевелиться. Ей по-настоящему стало страшно. А он вдруг как будто лишился рассудка. Резким движением сорвал с нее шубку, шарф соскользнул на пол. Ее лицо было прижато к его груди, и она не могла произнести ни звука — его рука крепко прижала ее голову. И тут он испытал острое желание овладеть ею. Сначала он на секунду испугался незнакомого доселе ощущения, но противиться ему не мог. И он стал делать с ней все, что хотел, преодолевая ее слабые попытки сопротивляться. Он держал ее как в тисках. Она только стонала и мотала головой, слезы заливали ее глаза. В какой-то момент ей удалось закричать, но он тут же зажал рот рукой. Оля еще раз исхитрилась вывернуться и закричать, и опять его рука зажала ее рот, а вторая соскользнула на горло и сдавила его мертвой хваткой. Оля стала задыхаться и судорожно задергалась. В глазах потемнело, ноги подломились, и она повисла у него на руках. Когда он опомнился, Оля была мертва. Сначала Каледина охватила дикая паника, но тут память услужливо подбросила ему мысль о бескозырке, которая свалилась с головы моряка, и он понял, что в ней его спасение. Будут искать хозяина бескозырки, никто не подумает, что убийство мог совершить преподаватель, к тому же проживающий в этом подъезде. Он быстро вышел из лифта и прошмыгнул в свою квартиру. Дверь даже не скрипнула. С тех пор как он стал приоткрывать ее, чтобы слышать Олин голос, Каледин регулярно смазывал петли маслом.
— А что было потом? — потребовал продолжения Турецкий.
А потом наступили муки раскаяния, тяжелейшие, разрывающие душу, когда хотелось умереть или забыться навсегда. Андрей Каледин сидел на стуле перед включенным телевизором и тупо смотрел на экран. Мелькали веселые лица, народ ликовал, поздравляя друг друга и телезрителей с наступившим Новым годом. А он, обхватив голову руками и раскачиваясь, как в бреду, повторял хриплым шепотом: «Что я натворил? Что я натворил?» Он заставлял себя думать, что это страшный сон, что сейчас он проснется и кошмар закончится. Но мысли вновь и вновь возвращались к ужасному: его руки сжимают тонкую шейку девушки, которую он любил больше всего на свете, она бьется в его руках и вдруг обмякает. И тогда он понимает, что он ее убил. «Что я натворил?» Глухие рыдания сотрясают его большое тело и понимание необратимости содеянного разрывает его душу. Как жить дальше с этим? — думает он в отчаянии и раскачивается, раскачивается как маятник, желая одного — немедленно умереть. «Я сошел с ума!» — думает он в ужасе. Разве можно было предположить еще час назад, что он собственными руками погубит жизнь той, о которой грезил совсем недавно с такой невыразимой нежностью, с такой любовью… «Что я натворил!»
