Итак, 13 сентября за несколько дней до своего возвращения в Женеву, Ленин запрашивал о Самсонове. Что значит в этом запросе непонятная фраза: "надо было его послать прямо?". После "прямо" в тексте письма Ленина, уверен, стояла не точка, а многоточие. Если бы Ленин хотел написать: "надо было его послать прямо к чорту", почему бы ему этого не сделать? Но на губах Ленина было, конечно, более "крепкое", весьма нецензурное, выражение и он постеснялся вставить его
{326} в свое письмо en toutes lettres. Из переписки обо мне (о ней, разумеется, я не ведал) можно заключить, что имя мое в сентябре 1904 г. вызывало у Ленина весьма злобные выражения.
Шестнадцатого, а может быть семнадцатого сентября, - хорошо не помню, один товарищ большевик, живший недалеко от меня, передал, что Ленин просит меня придти к 9 часам вечера в "обычное место", на quai du Montblanc. Это повергло меня в недоумение. На минуту в голову пришла мысль: после споров по философии с Богдановым, Ленин решил, что из-за этого расходиться не следует, может быть, и мне он скажет то же самое? Встреча с Лениным предположение немедленно устранила. С холодным, злым лицом, еле подав руку, Ленин сразу ошарашил вопросом:
- Принадлежите ли вы еще к нашей группе? О! - подумал я, словечко "еще" звучит вызовом. Делать вид, что я его не замечаю - не желаю. На его тон следует отвечать тоном соответствующим.
И потому я ответил:
- Да, я еще не ушел из группы большинства.
-- Итак, вы пока не ушли из группы. Это мне было важно знать, так как если бы вы мне ответили, что ушли из группы, я повернулся бы и никаких разговоров с вами вести не стал. Я не буду вас спрашивать, почему вы не подписали протеста 37 большевиков, мне говорили, что в это время у вас были какие-то неприятности личного характера.
- У меня в это время умер сын.
- В этом ли объяснение или в другом - в данном случае это не столь уж важно, я хочу говорить о вещах более важных. Пока вы состоите членом большевистской группы, я вам сейчас скажу, что абсолютно недопустимо делать и что, однако, вы делали.
За этим последовал каскад с яростью {327} произнесенных слов, из которых каждое преследовало цель посильнее и побольнее оскорбить. Даже спустя 48 лет, я не могу вспоминать об этом спокойно. Моя жена, знавшая все мои недостатки импульсивность, непростительную легкость, с которой в молодости прибегал к кулаку, а будучи студентом даже к дуэли, - однажды мне сказала, что никогда не могла понять - как тогда я не бросился на Ленина или еще хуже не сбросил его с набережной в Женевское озеро: "Знать сильно было его гипнотическое влияние на тебя".
- Очень многим известно, начал Ленин, а мне особенно, что вы уже давно хотите возвратиться в Россию. Для этого нужны деньги, паспорт и явки в города иные, чем в Киев, куда вы не можете появиться, там вас знают. Ни того, ни другого, ни третьего у вас нет. Желая получить необходимое, вы сугубо ухаживали за мною, за Павловичем (Красиковым), за Бонч-Бруевичем. А теперь мне стало известно, что одновременно за этими вещами вы бегали и к меньшинству. Вы рассуждали так: не получу паспорт и денег от большинства, получу их от меньшинства. Если для этого нужны будут соответствующие заявления, присяги сделаю их. Я называю это самым гадким, отвратительным двурушничеством, перелётом то на одну, то на другую сторонку. Одна рука здесь, другая там. Такое поведение заслуживает только презрения.
Вне себя, я крикнул:
- Всё, что вы говорите, мерзкая ложь!
- В том-то и дело, что не ложь. Вы сначала снюхались с кретином Мартыновым, он вам даже разные документики из "Искры" таскал, а потом при его посредничестве нашли ходы в самый центр меньшинства и стали блудить с Мартовым: дайте мне хороший паспортишко и деньжонок, я убегу от Ленина и большинства.
{328} - Всё ложь! Всё мерзкое измышление!
- Это вы лжете. Будете ли вы отрицать, что виделись с Мартовым?
- Не буду, но неужели свидание с Мартовым, еще недавно вашим близким товарищем - есть акт столь позорный, что за него нужно клеймить двурушничеством? Свидание с Мартовым произошло чисто случайно, я его не добивался и после него ни с ним, ни с кем-либо из других меньшевиков ни в какую связь не входил. При свидании с Мартовым не было произнесено ни слова ни о партийных делах, ни о паспорте, ни, тем более, о деньгах.
- О чем же, позвольте вас спросить, вы тогда разговаривали с Мартовым, надо думать о погоде?
- Мы всё время говорили о философии, только о ней.
- Почему же, назначив свидание с Мартовым, а оно, убежден, не было случайным, вы говорили не о партийных делах, которые всех интересуют, а, ни с того, ни с другого, завели с ним разговор о философии, которой Мартов, я-то это хорошо знаю, почти не интересовался? Или, может быть, потому завели разговор о философии, чтобы поплакать в жилетку Мартова, пожаловаться, что Собакевич-Ленин посек ваших философов? Нет, если разговор о философии у вас с Мартовым был, то это только для затравки.
Не давая произнести мне ни слова, Ленин в разных варьяциях повторял всё то же обвинение в двурушничестве, в желании недостойными способами "подцепить паспортишко и деньжонок".
До сих пор Ленин толкал и поощрял своих товарищей к отъезду в Россию. Он знал, что многие из них оседают заграницей и не спешат из нее уехать, далеко не всегда с охотой меняют жизнь в Женеве на угрожаемую тюрьмой жизнь в подпольи и с фальшивым паспортом в России. В {329} отношении меня этот вопрос получил странный оборот. О моем желании уехать в Россию Ленин говорил, как о чем-то меня порочащем. Он связывал его с двурушничеством, с каким-то обманом. Потеряв доверие ко мне, он, надо предполагать, думал, что с деньгами и паспортом, полученным от большевиков, я, приехав в Россию, "переметну" во вражеский стан, к меньшевикам. Он упрекал меня в том, что за оказываемое в течение месяцев доверие, я отплатил "распространением сплетней о большинстве (??)", но на мое требование сказать о каких сплетнях идет речь, - Ленин отвечал:
"Дружили с Мартовым, видались с Мартовым - кто поверить, что в этом милом обществе не злословили о большинстве". Поток сыпавшихся неожиданных обвинений в несовершенных проступках так ошеломил, что сначала я утерял способность защищаться, а это было принято Лениным в качестве признания моей вины и лишь разжигало его дальнейшие на меня нападения. Прошло некоторое время, пока, оправившись, я сам перешел к нападению.
Было бы лишним распространяться о том, что я говорил - интереснее то, что на мои слова говорил Ленин. Я указал ему, что попал в Женеву без всякого желания побывать в ней, а только потому, что меня послал заграницу Центральный Комитет в лице Кржижановского и что тот же комитет должен дать мне и возможность возвратиться в Россию. "Некоторые небольшие произведенные на меня затраты не делают меня собственностью большевистской группы. Я не могу допустить, что группа согласится дать мне средства возвратиться в Россию, только в том случае, если я буду с ее точки зрения паинькой. Торчать в Женеве бесконечно я не хочу и, хотя до сих пор о том речь никогда не заходила, если бы я убедился, что вы не желаете способствовать моему отъзду в Россию, я обращусь к помощи меньшинства".
На это Ленин мне ответил: "То, что вы сейчас сказали {330} свидетельствует о том, что произведенные на вас затраты с точки зрения большинства себя не оправдали". Я напомнил Ленину, что член большевистской группы Икс (не хочу назвать его имя), получив деньги и паспорт для отъезда в Россию, по пути к ней пропил деньги в лупанарии одного большого города, учинил там в пьяном виде скандал и, вместо России, снова очутился заграницей.
- Как вы отнеслись тогда к этой истории? Вы заявили, я слышал собственными ушами, что не будучи попом, проповедями с амвона не занимаетесь и на происшествие смотрите сквозь пальцы.
При такой морали, или вернее полном отсутствии ее, какое право вы имеете читать мне моральные сентенции о "позорном", "недостойном" поведении, тем более возмутительные, что они выкрикиваются на основании выдуманных подозрений?
- Вы спрашиваете о моем праве? Речь идет не о праве с точки зрения поповской морали, а праве политическом, классовом, партийном. Я сейчас объясню вам, в чем вопрос. Вы, вероятно, в лупанарии не пойдете и деньги партийные, наверное, не пропьете, к алкоголю, я заметил, у вас пристрастия нет. Но вы можете сделать гораздо худшее. Вы можете снюхиваться с Мартыновым, человеком всегда бывшим и оставшимся закоренелым противником нашей ортодоксальной революционной старой "Искры".
Вы можете одобрять реакционную буржуазную теорию какого-то Маха, врага материализма. Вы можете восхищаться, якобы, исканием истины Булгакова. А это всё вместе образует лупанарии в несколько раз худший, чем тот бордель с голыми девками, в который пошел Икс. Этот лупанарии отравляет, затемняет сознание рабочего класса и если с этой, единственной правильной для социал-демократа точки зрения, подойти к вам и проступку Икса - выводы будут различные. На вас за подмену {331} марксизма темной теорией - нужно показывать пальцем, а на проступок Икса смотреть сквозь пальцы. Икс партийно - стойкий, превосходный, выдержанный революционер; и до съезда, и во время съезда и после него он засвидетельствовал себя твердым искровцем, а это - знамя, что бы там ни болтали Аксельроды. Если Икс пошел в лупанарии - значит нужда была и нужно полностью потерять чувство комичности, чтобы по поводу этой физиологии держать поповские проповеди. К тому же, вытаскивая историю с Иксом, вы мало оригинальны. Снюхивание с Мартовым уже отразилось на вас, вы идете путем уже проторенным Мартовым, Засулич, Потресовым, которые года два назад ударились в большую истерику по поводу некоторых фактов из личной жизни товарища Б. Я им тогда заявил: Б. - высоко полезный, преданный революции и партии человек, на всё остальное мне наплевать (Ленин назвал фамилию, но я не хочу ее называть. Какие факты из личной жизни Б. - имел в виду Ленин - мне неизвестно.).
