Остановить его? Но кто его остановит? В вагоне два десятка пассажиров и никто из них и близко не дотягивает по весу до избивавшего женщину ногами мужчины. Единственным, кто хоть как-то мог бы бороться с безумцем, был Генрих Мюллер, ведь он тоже был взрослым самцом. Правда, и Мюллер и Лотар, как я знал, были вооружены, у них пистолеты имелись с собой. Но стрелять в вагоне электрического поезда будущего…
Тем временем, мужчина прекратил избивать ногами женщину и вновь бросился к ребёнку: «Тёма! Тёмочка! Ну? Агусик, ну?!».
И вот после последнего слова ребёнок дёрнулся, зашевелился и внезапно заорал: «Мама! Мамочка!».
Мужчина подхватил ребёнка на руки, поднял, прижал к себе, но тот никак не успокаивался и всё орал на весь вагон: «Мама! Мама! Агусик ищет маму! Мама!!».
Что было потом? Ну, как вам сказать? Мужчина буквально разрывался, метясь между мелким мальчишкой и принёсшей его женщиной. Мальчишку он целовал, обнимал, гладил, а вот женщину… Нда. Один глаз он у неё точно выбил (возможно, и два). Зубы если и уцелели, то только задние, передние все наверняка выбиты после таких ударов ногой, да и челюсть сломана, скорее всего. Пальцы на руках тоже под неестественными углами повёрнуты и расплющены, на полу вагона крови лужа уже. Но мужчину никто не останавливает, даже и Мюллер, хоть тот бы и мог пристрелить его.
А почему?
Да потому что Мюллер, как и я, кстати, считал, что этот бешеный мужчина, безжалостно избивавший женщину, прав.
Да, прав.
Имеет право.
Из его несвязных возгласов мне относительно полную картину происшествия установить удалось. Четырёхлетнего мальчишку Тимофея украли с детской площадки, прямо с горки, где тот катался пока мама в магазин ходила. Мама дура, конечно, кто бы спорил, но мальчишку украли. И произошло это даже и не в Москве, а в городе Липецк, во как! Туда Тимофей с родителями приезжал в марте по какой-то надобности.
Опять остановка поезда. Люди входят в вагон, видят лежащую на полу окровавленную женщину, и тотчас выходят обратно на платформу. Двери закрываются, поезд трогается с места. В окно я вижу, как пожилой мужчина на платформе звонит кому-то по мобильнику. Вызывает милицию?
Бешеный мужчина снова подхватил на руки ребёнка. Плачет. Оба плачут, вернее, и мужчина и ребёнок, только мужчина делает это молча. А ребёнок всё повторяет: «Мама. Агусик ищет маму. Мама. Мама».. Блуждающий взгляд ребёнка остановился на лице мужчины, мальчишка замолчал, перестал плакать, а потом неуверенно сказал: «Папа?».
Дикий рёв, мужчина рвёт себя за ворот рубахи рукой, на пол летят пуговицы. Мальчишка сидит на скамейке, а его отец вернулся к принёсшей того женщине. Да что там бить-то уже? И так это практически кусок мяса теперь, никак на побои не реагирующий. Да жива ли она вообще? Не уверен.
Ленка вцепилась в меня левой рукой. Кажется, ей страшно. Киселёв, сидящий прямо рядом с маленьким Тёмой, наблюдает всю эту картину огромными глазами. Он уже и забыл, что ему надо прятать ото всех свой огромный фингал. А может и не нужно, людям в вагоне явно не до него, когда такие дела творятся.
Закон и справедливость. Справедливость и закон. По закону, избивший (до смерти?) женщину мужчина должен сесть, и надолго. А по справедливости? Кто возьмётся судить его? Я бы не смог. Он виновен? Или виновен не он?
Чёрт.
Три минуты спустя наш электрический поезд снова мягко тронулся от очередной платформы. Убивший (?) женщину плачущий мужчина, бережно прижимая к своей груди ребёнка, вышел из вагона. Лотар и Мюллер о чём-то неслышно переговаривались между собой. Киселёв совершенно забыл об «украшении» на своём лице, а Ленка всё так же крепко держало меня за руку (что мне было весьма приятно).
И когда поезд уже поехал, в открытое окошко я ещё успел услышать отчаянный детский крик: «Агусик нашёл маму!!!».
Глава 29
— …довели страну до ручки, до последнего края! Кто наверху, у власти? Либо полные тряпки и бездарности, либо предатели, смотрящие в рот заграничным хозяевам, либо временщики, которых волнует срочное и немедленное набивание собственных карманов, а дальше хоть трава не расти. Государственная Дума занимается чёрти чем. Какие-то партии-шмартии переливают из пустого в порожнее и старательно обмазывают грязью друг друга. Хотя народ, народ-то видит, что за редкими исключениями они там все полное дерьмо, в Думе этой. А кто в эту Думу пролез? Они народ представляют разве? Вообще мутные типы какие-то в основном, места в Думе себе просто купившие.
— Купившие?
— Конечно, купившие. Ведь всё продаётся, всё. Суды продажны полностью. «Закон что дышло, как повернул — так и вышло». Эти, в Думе, нарисовали под себя таких законов, чтобы их невероятно широко толковать можно было, а потом по этим законам и живут припеваючи. Да, закон в стране, вроде бы, есть, только вот помощи от него простому человеку вовек не дождаться. Знаешь, на что закон тот похож? Он похож на древнего могучего богатыря, который спит в глубокой-глубокой пещере. И обычный человек до него ни в жизнь не докричится, не разбудит. А вот депутат или генерал или министр — те да, те волшебные заклинания знают, которыми этого богатыря разбудить можно, позвать на помощь, когда это именно им нужно. И при этом внешне, внешне всё вроде бы как хорошо, благополучно.
— Так ли уж и хорошо?
— В столице в основном нормально, хотя по стране если в целом брать — то развал и разруха. А в столице ничего так. Воры, народ ограбившие, друг к другу в гости ездят, нарядами своих купленных актрисулек хвастаться, жрут в три пуза, по курортам шастают. Война если и идёт, то где-то там, далеко. В столице ведь не стреляют на улицах. Беспризорных ребят кучи — так что ж с того? Потом решим как-нибудь проблему с ними. Когда-нибудь, не сейчас. А если кто открыто недовольство выражает, так ведь полиция есть на то. Их, недовольных, немного, сосем немного. Их же пересажать всех можно вполне.
— Но не пересажали.
— Не пересажали. Лен, у нас ведь много ещё тех, кто своими глазами видел всё это. Ты походи по двору, поспрашивай стариков, они правду тебе расскажут. Как в Феврале полыхнуло всё в один миг, когда народ реально озверел. Как сотни тысяч людей, что ещё вчера мирно ходили на работу, вдруг вышли на улицы и сказали: «Хватит! Долой!». И всё рухнуло. Сразу, в один миг. Потому что власти народ уже не верил абсолютно, совсем не верил. Заврались они полностью. И первым, конечно, Николашку пинком под зад с трона!
— Саш, но ведь Николай — он же хороший человек был, я читала много про него, — говорит Ленка, всё так же неотрывно смотря в окно вагона на встающее над небом солнце. — За что его убили-то?
— Хороши? Да ну?
Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,Наш царь — кровавое пятно,Зловонье пороха и дыма,В котором разуму — темно.
Наш царь — убожество слепое,Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,Царь-висельник, тем низкий вдвое,Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,Но будет, — час расплаты ждет.Кто начал царствовать — Ходынкой,Тот кончит — встав на эшафот.
— Слышала такое? Это о нём.
— А у нас его церковь канонизировала.
— Знаю. Козлы в рясах. И потом, Лен, даже если бы ты была права, всё равно убили не хорошего человека Николая Александровича Романова, а убили последнего русского императора Николая II. И каким он был в жизни человеком — неважно. Убивали не человека, а императора.
— По-твоему, это справедливо?
— Да. Это издержки профессии, у царя работа такая опасная. Корону вообще обычно снимают вместе с головой. Абсолютная монархия. Бесконечная власть подразумевает и бесконечную ответственность.
— А его дети?
— Наследники.
— Даже девчонки?
— У нас были императрицы-женщины, напомнить? Нет, правильно их всех убили.
— Всё равно жалко их.
— Жалко у пчёлки. Нечего этих кровососов поганых жалеть. Вот простых людей, которых в Гражданскую просто тьма погибла, вот тех жалко. Даже белых, если честно?
— Белых?
— Белых. Ну, я рядовых бойцов в виду имею, не Деникина с Корниловым, конечно, и не помещиков толстопузых. Которые настоящие угнетатели, которые помещики и капиталисты, так те мигом по Парижам да по Лондонам порскнули, воевали-то не они. Воевали за белых простые люди… А простые, рядовые бойцы, они все обмануты были. И тоже за Родину воевали, пока не поняли, на чьей стороне правда. Вон, того же Верещагина взять. Вот такие, как он, как раз в штыковые атаки и ходили. У нас потому и война такая напряжённая была, что мы сами с собой воевали. Верещагин воевал против Сухова, Сухов против Верещагина, но при этом оба они — за Родину. Оба, одновременно. А не как у вас.
