— Лупи! Не бойсь, брат мой! По ягодицам хвощи!
Вскоре отец Симеон перевернулся с живота на спину:
— Теперь по переду бей! По ляжкам.
Константину сделалось и вовсе не по себе. Наставник бесстыдно лежал перед ним, раздвинув ноги и с каждым ударом веника с наслаждением выдыхал «У-ух! Ух-у-ух!» Константин обливался потом, задыхался, совсем терял силы.
— Всё. Не могу более. От жары голову кружит. Упрел.
Константин, покачиваясь и отпыхиваясь, спустился с полка, плеснул себе на лицо холодной воды из огромной бадьи, с облегчением сел на прохладную влажную скамью. Он обернулся к маленькому замерзшему оконцу, вдохнул полной грудью сухой теплой банной прохлады, которая сочилась от стекла.
Отец Симеон, красен, бодр, смачно плюхнулся на скамью возле Константина. Поглядел усмешливо, как послушник намыливает хилую старенькую мочалку обмылком, предложил:
— Давай-ка, братец, я тебе спину потру. Как ты моешься — только грязь размазывать… Ложись на живот. Сейчас я тебя помою по-божески. Березового веника да доброй мочалки русскому человеку бояться грех.
Константин поупирался было, дескать, он сам, но все же в итоге покорился. Лег на скамью на живот. Отец Симеон облил его довольно горячей водой, намылил пенно-пенно земляничным мылом пышную свежую мочалку, величиной с голову, и приступил к телу Константина, как к игрушке. Он то нежно, то жестко натирал Константину спину, ягодицы, ноги, при этом делал какие-то массажные шлепки, распрямлял позвоночник, разминал икры ног, щипался. После этих процедур отец Симеон вылил на Константина еще шайку горячей воды и прошелся по спине вдругорядь.
— Теперь, брат, на спину воротись! — сказал отец Симеон.
Константин тут совсем застыдился:
— Не надо. Дальше я сам. Спасибо вам!
— Что ж ты, дорогой брат мой, от хорошего почина отказываешься? Потом сам такому мастерству обучишься. Другого научишь. От старшего — младшему. От учителя — к ученику. Ложись передом!
Константин повиновался. Отец Симеон и по переду Константина прошелся кудрявой от мыла, опытной искушенной мочалкой. Затем окатил его тело сперва горячей, после прохладной, незнобкой водой.
— В другой раз, дорогой мой брат, веничком пройдемся. Не отвертишься! — рассмеялся отец Симеон.
Тело Константина расслабленно горело, слегка ныло от неведомой устали, прикосновения рук наставника оставили чувство стыдливости, но вместе с тем незабываемую приятность. В предбаннике, в прохладе, Константин испытал божественную легкость во всем теле, которую никогда не испытывал и которую от бани никогда не ждал. Все его члены, каждая клеточка обновились, задышали всеми порами.
— Благодать какая! — воскликнул Константин. — Я вам, отец Симеон, так признателен! Во всем вы учены. Похожим на вас хочется быть.
Отец Симеон, улыбаясь, отирал большим махровым полотенцем свое красное белое тело. Трепал полотенцем черную большую бороду, на усах блестели капли воды. Глаза тоже влажно отблескивали, будто чисто вымытые.
— Дорогой ты мой брат, все на свете познаешь, коли в учителя поверишь, — говорил отец Симеон, тщательно расчесывая гребешком бороду.
— Чай приходите ко мне пить. Я ведь ваш должник получаюсь. Милости прошу, — по-старинному сказал Константин, вспоминая, что к чаю у него есть и пряники, и халва, и банка меду, которым угостил его инок Никодим. Вспомнив, однако, про Никодима, Константин будто обо что-то споткнулся: «Не забыть бы свет в бане погасить…»
Келья Константина гляделась празднично. Стол застелен белой простыней, на замен скатерти. На столе — мед в банке, пряники, халва, большой фаянсовый чайник, подаренный игуменом Захарием на день рождения. Две чашки — хозяйская и для дорогого гостя. Кругом все прибрано, книги на этажерке выстроились ровненько, постель гладко застелена, пол подметен. Для гостя — стул. Хозяину сидеть на койке. Даже лампадка в красном углу под иконами Спаса, Троицы и Св. Серафима светит небуднично, ярче.
Отец Симеон пришел в гости в добром расположении духа. Лицо рубиново светится — баня дала пылу, уличный мороз прибавил красноты, — пришел с гостинцами: достал из-под накинутого на плечи тулупа штофик водки, банку соленых огурцов, шмат сала с розовыми прожилками.
— Я не пью. Только чай употребляю. Кагор еще, может быть. Сало — тоже редко. А водку вообще… — засомневался Константин. — У меня даже стопок нету.
— Стаканы-то найдутся? — снисходительно усмехнулся отец Симеон, приобнял Константина. — После бани — не грех, дорогой брат мой. Не бусурмане. Русский обычай: банный пар и здравие водочкой закрепить. Не грех. — Отец Симеон размашисто перекрестился на иконы в углу.
Константин тоже перекрестился и полез в тумбочку за стаканами.
— За здравие! Во славу Христа! — произнес тост отец Симеон, мелко перекрестил венец стакана с водкой и с маху, в удовольствие выпил.
Константину свое противление показалось неким жеманством, ханжеством. Он тоже принял горькую. Отец Симеон ободряюще протянул огурец:
— Закусывай-ка поскорей, брат.
Через минуту-другую новое блаженство пришло в тело, по всем клеткам лилось пьяное тепло — Константину стало не просто уютно, но и очень радостно. Как здорово, что сегодня он расчувствовал банную прелесть! Как здорово, что в гости опять пришел отец Симеон! Они с ним наговорятся всласть, а после и помолятся вместе, преклоня колени пред святыми ликами.
— Мед, пряники… Угощайтесь, — суетился Константин, чувствуя, что он неловок, что не умеет угощать гостей; вон даже и стопок у него нет, и мед не в вазочке — в литровой банке, и креманок нету, которые всегда были под рукой у покоенки мамы… — Вы, отец Симеон, мне родителей отчасти замещаете. Мне с вами — в радость.
— Ну и слава Богу! — Отец Симеон обнял Константина, поцеловал в щеку. — Давай-ка, братец, еще по одной! А после уж чайком озаботимся.
Константин и вторую дозу водки выпил залпом. Теперь уже с куражом: выпил — не поморщился, умял горечь насильной улыбкой, вымолвил:
— Здорово!
Пьянел.
— Дорогой ты мой брат, — размягченно и кругло говорил отец Симеон, — учитель во все времена отдавал ученику самое сокровенное. Учитель обязан насытить воспитанника знаниями, опытом… Любовью своей. А преемник обязан с благодарностью принять этот дар… Любовь людей одной веры, одного устремления, любовь учителя и ученика, брат мой, беспредельны. Основана такая любовь на истинном доверии. Совсем не те, что женские ветреные увлечения. — Отец Симеон говорил красиво и вкрадчиво. В глазах у него загорался огонек обволакивающего азарта, будто впереди какой-то богословский вывод, в который он единственно посвящен. — Любовь учителя к ученику — любовь высокая… Дай мне свою ладонь, брат мой. — Отец Симеон пересел со стула на кровать к Константину, положил свою ладонь на его колено, а его ладонь — на свое колено и ласково спросил: — Готов ли ты, дорогой брат мой, подняться на вершину доверия? Почувствовать оплодотворенную любовь наставителя своего? — Он задал этот вопрос, но не стал дожидаться ответа, продолжал по-прежнему заинтересованно, с нарастающим трепетом: — Ты почувствуешь всю силу настоящей любви, обогатишься несказанно… Только полное доверие и никакого страха. — Отец Симеон мягко подвинул руку Константина по своему колену ближе к паху. Константин почувствовал, что все тело отца Симеона пронизывает мелкая дрожь. — Разбуди силу учителя, и он отблагодарит тебя, — прошептал отец Симеон, и его руки стали скользить по коленям Константина. Все тело наставника стало мелко двигаться, подбираясь к Константину ближе; тихий горячий голос его дрожал. Константин все еще не понимал намерений отца Симеона и думал — речь идет о каком-то неведомом ритуале, обряде, который поднимает и учителя, и ученика на новую ступень… — Приляг, брат мой. Сейчас ты ощутишь великую радость познания и любви. — Отец Симеон аккуратно, но уже неотступно шарил руками по коленям Константина, осторожно пробирался под его рубаху, касаясь подушечками пальцев константинова живота. В то же время руки Константина отец Семион нацеливал на свои ноги. Константин с недоумением почувствовал, что на отце Симеоне под рясой нет портков. Константин враз протрезвел, внутренне собрался, хотя еще до сей поры не верил, что дело идет к содомскому греху, к мужеложеству.
Отец Симеон становился все настырнее и, уже не скрывая намерений, приподнял рясу, демонстрируя свою бесстыдную наготу.
— Тебе понравится, дорогой брат. Тебе понравится, брат мой… — сладострастно шептал отец Симеон.
— Нет! — негромко, но четко произнес Константин, когда отец Симеон полез к нему в портки. — Нет!
— Больно не будет. Одно наслаждение, — шептал теряющий голову наставник, и все сильнее и плотнее налегал своим дородным телом на Константина, придавливал его к койке, удобно подворачивал под себя.
