такое, важное. Когда не убил никого, не обокрал. Тогда не так страшно. Страшно, но не так. И не в том дело, что там тебе зачтется. А в том, что ты подлецом отсюда не ушел. Не испортил здесь ничего, не сломал. Бережно тут ходил, как по музею. А что там дальше – не важно. Все остальное – красивые слова. – Он выстрелил щелбаном бычок в костер.
Все как-то незаметно, но быстро захмелели. Разговор тлел, обрывался и вновь начинался, когда кто-то подбрасывал в него сухое бревнышко новой, незатронутой темы.
– Пойду прогуляюсь. – Том стрельнул у дяди Саши самокрутку и пошел по тропинке, туда, где спящим медведем чернел покатый бок Демерджи. За ним увязался Алтай. Пес держал дистанцию, делая вид, что бежит сам по себе.
Том любил не столько одиночество, сколько тишину, но тут ему вдруг сильно захотелось побыть одному, обдумать, пережить все, что с ним произошло за последние две недели.
Тропинка взбиралась вверх, мимо зарослей шиповника, и терялась в сумерках. Стараясь смотреть только под ноги, чтобы не покатиться вниз по склону, он не заметил, как снова оказался на плоскогорье. Неподалеку загадочно белела целая рощица истерзанных ветром березок. Одни, прижатые к густой траве, будто ползли по земле, не в силах оторвать от нее свои стволы, и лишь выбрасывая вверх тощие слабенькие побеги. Другие смело росли вверх, но потом, будто раздумав, поворачивали вниз, и, делая кольцо, снова устремлялись вверх. У некоторых ствол был тоньше веток, другие напоминали шлагбаумы, третьи, извиваясь, застыли в кривом хороводе, обнимая друг друга. Их жуткие искореженные силуэты будто кричали, каково им в этих, открытых горному ветру, местах.
– А тут сурово бывает, – пробормотал он, поднял голову и застыл с немым восторгом. Над ним распахнулась тихая, полная звезд, молчаливая бездна. Звезд было столько, что кружилась голова. Знакомые с детства созвездия вдруг поблекли, растворились в мириадах новых, невиданных доселе светил. Будто живые, они поблескивали своим холодным бриллиантовым светом недостижимого и необъятного сокровища. Лишь над морем огромная сумеречная туча наотмашь растеклась брызгами по темно-лиловому небу.
Чатырдаг слегка покосился на бок; вчерашнего ночного облака на нем не было. Том вдруг подумал, что, уставшее от дневной беготни, оно дремало уже на какой-нибудь вершине Кавказа, или даже Гималаев.
Его вновь настигло то странное чувство отчужденности, с такой силой накрывшее его в больнице. Будто впервые он увидел весь этот мир, в который неведомой, непонятой силой его швырнуло откуда-то извне, из чего-то мягкого и теплого. Где он был раньше, до этого мира, – холодного, как родниковая вода? Он не помнил. Его память с трудом находила в себе обрывки воспоминаний, но все они были будто не его, словно чужая жизнь вспоминалась ему. Яркая, но бессмысленная череда событий, наполненная звоном и шумом, но не имеющая чего-то более важного, глубокого, – иначе отчего эта тоска? Его ли это жизнь? Пустой калейдоскоп ожиданий, который однажды выпадет из его ослабевших рук. Когда-то, – разве так важно, когда именно? Выпадет, это уж точно. А что останется? Гитара, пачка фотографий и слезы родных, которые, впрочем, тоже высохнут. Но где и о чем была та, настоящая жизнь, которую он вдруг так ярко осязал, почувствовал на миг? Или, может быть, он не помнит ее лишь потому, что ее еще не было? Может быть, ее нужно начать? Но как начать ее, глубокую, полную, осмысленную? Кто ему подскажет, куда идти вот этими самыми ногами, в какую сторону ступать по новому пути? Никто? Вот эти люди, – там, внизу, у костра? Вряд ли. Нелепый случай, поворот судьбы? А вообще, зачем он здесь? Далеко от дома, в горах, где никогда не был, с какими-то незнакомыми людьми, открывает рот, смеется, говорит какие-то слова. Чем вся эта череда нелепиц отличается от сна?
Или он – отбившийся от своих инопланетянин, когда-то высадившийся на этой странной, больной человечеством планете, и забывший свою миссию. И лишь сильный удар по голове смог слегка приоткрыть завесу памяти, намекнуть на то, что с ним было что-то еще, что-то очень важное.
Те, кто бросил его здесь, забыли о нем. А эти люди внизу – такие же одинокие и такие же потеряшки. Сидят, жмутся в прохладе ночи к пламени. Словно муравьи, постукивают усиками друг друга, пытаются понять, кто они и зачем. Сверяют часы и ощущения. Мелькают на соснах их тени у костра, машут крыльями, подобно летучим мышам. Путники на окраине планеты, бесстрашно несущейся в иссиня-черной, полной серебряных звезд космической бездне. Они собрались в поисках истины, у каждого есть часть карты Вселенной, которую он почувствовал, постиг; и они пытаются сложить ее осколки вместе, так же не зная, кто они, зачем, в чем смысл их существования. Они спорят, к одним теориям прибавляя новые, каждая из которых вроде ухватывает суть, но со временем истина линяет и, как старая газета, превращается в правду… Они – как первоклашки, к которым зашел учитель старших классов, написал звездным мелом на небесной доске сложное логарифмическое уравнение да и ушел, позабыв об ответе. И вот они с гомоном тыкают в доску своими пальчиками, спорят, пытаясь понять, расшифровать неизвестные знаки, непонятые письмена. А потом звенит звонок, и они выходят из класса в бездну вечности, так и не узнав ответа…
А Светка? В этом была еще одна тайна. Странное, навсегда потерянное им, но столь близкое его сердцу существо было тоже из другого мира. Из мира, где время текло по-иному. Где они хорошо знали друг друга, были похожи, понимали с полуслова, с одной черточки. Два одинаковых «я» в этом странном лабиринте – это было совсем другое дело. Его можно обжить, свить где-то в его в укромном тупике гнездо, оставив поиск выхода на потом. Двое – это уже почти весь мир. Так и было! Они жили вместе явно не одно столетие, ведь и само время растворяется в любви. Иначе бы не было той боли в душе, той раны. А потом… Откуда этот черный холодный мрак?
– This is the end, beautiful friend![8] – Неожиданно протянул он.
Мир будто остановился. Том долго стоял, запрокинув голову, смотрел на звезды и ждал ответа. Ему казалось, что сейчас вот-вот случится что-то важное. Что черное небо, подмигивающее ему всеми своими несметными глазами, вдруг откроет ему свою самую главную тайну – тайну Смысла. И он поймет все. И станет счастливым.
Но ничего не произошло. Лишь немного заныла шея, а где-то рядом в темноте, громко щелкнув зубами, зевнул Алтай.
