— Да, может быть, но иногда нам следует перестать быть детьми, иногда необходимо взглянуть ясным взглядом на то, что нас окружает. От скольких напрасных страхов избавил нас анализ! Ночь уже не таит чудовищ, никто не подстерегает нас во мраке. При наших силах мы сделаемся властителями мира.
5. Орден человека
— Да, анализ избавил нас от страхов, — сказал Итурриос, — но он же отнял у нас и жизнь. Ясность и понятность опошлили теперешнюю жизнь. Уничтожать вопросы очень удобно, но после этого ничего не остается. Когда нынешние дети читают романы тридцатых годов, то отчаяние Ларры или Эспронседы вызывает в них смех[321]: они убеждены в том, что чудес и тайн нет. Жизнь сделалась понятной, ценность денег возрастает, мещанство растет вместе с демократией. И невозможно найти поэтический уголок в конце извилистого прохода; неожиданностей больше нет.
— Вы романтик.
— И ты тоже. Но я романтик практически. Я думаю, что надо отстаивать совокупность обманов и истин, до тех пор, пока они не облекутся жизненной плотью. Я думаю, что надо жить со своими безумиями, оберегая их, даже стараясь их использовать.
— По-моему, это то же самое, как если бы диабетик вздумал использовать свой сахар на то, чтобы подсластить чашку кофе.
— Ты обращаешь мою мысль в смешную сторону, но это все равно.
— Недавно я прочел в одной книге, — шутливо сказал Андрес, — рассказ какого-то путешественника о том, что в одной далекой стране туземцы уверяли его, будто они не люди, а попугаи с красным хвостом. Вы думаете, что надо поддерживать идеи до тех пор, пока человек не увидит на себе перьев и хвоста?
— Да, если он будет верить в нечто высшее и более полезное, чем то, что он краснохвостый попугай, то я думаю, что надо утверждать настойчиво. Для того, чтобы дать людям общее правило, дисциплину, организацию, необходима вера, иллюзия, что-нибудь, пусть даже заблуждение, порожденное нами самими, но которое казалось бы истиной, пришедшей извне. Если бы я обладал достаточной энергией, знаешь, что я сделал бы?
— Что?
— Я организовал бы общество, вроде того, что придумал Лойола[322], с чисто гуманным характером и целями: Орден Человека.
— В вас сказывается баск.
— Может быть.
— Для чего же вы основали бы этот орден?
— Миссия моего Общества заключалась бы в том, чтобы учить людей достоинству, ясности, спокойствию, устранять всякую наклонность к смирению, самоотречению, унынию, обману, алчности, сентиментальности…
— Школа идальго?
— Вот именно: школа идальго.
— И, разумеется, идальго иберийских? Ни капли семитства?
— Ни капли! Идальго, очищенный от семитства, т. е. христианского духа, представляется мне типом совершенного человека.
— Когда будете основывать свое общество, вспомните обо мне. Напишите мне в провинцию.
— А ты в самом деле хочешь уехать?
— Да, если не найду ничего здесь, то уеду.
— И скоро?
— Очень скоро.
— Держи меня в курсе своего опыта. Я нахожу, что ты плохо вооружен для этой попытки.
— Вы ведь еще не основали своего общества…
— Ах, оно было бы чрезвычайно полезно. Можешь мне поверить!
Утомленные разговором, они замолчали.
Темнело. Ласточки с пронзительными криками кружились в воздухе. Венера поднялась на оранжевом западе, и, немного погодя, голубоватым светом засиял Юпитер. В домах засветились окна. Вереницы фонарей загорались, образуя две параллельные линии вдоль Эстремадурской дороги. От растений в бельведере, от кадок с сандалом и мятой, лились струи пряного аромата.
Часть пятая
Опыт в провинции
1. В пути
Через несколько дней после этого разговора, Андреса назначили сверхштатным врачом в Альколею дель Кампо.
Это был городок в центре Испании, расположенный в той промежуточной полосе, где оканчивается Кастилия и начинается Андалусия. Городок был довольно большой, с восемью или десятью тысячами жителей; ехать туда надо было по железной дороге на Кордобу до маленькой станции в Ламанче, а оттуда в дилижансе.
Получив назначение, Андрес собрал свои пожитки и отправился на Южный вокзал. Вечер был летний, тяжелый, удушливый, с сухим, насыщенным пылью воздухом.
Ехать предстояло ночью; Андрес подумал, что в третьем классе будет слишком неудобно, и взял билет в первый.
Выйдя на платформу, он пошел вдоль поезда и, увидя вагон с надписью «для некурящих», решил расположиться в нем.
Маленький человечек в черном, бритый и в очках, сказал ему сладким голоском, с американским акцентом:
— Сеньор, это вагон для некурящих.
Андрес не обратил никакого внимания на предупреждение и сел в углу вагона. Через несколько минут явился другой пассажир, высокий рыжий молодой человек, с закрученными усами, концы которых торчали у самых его глаз. Низенький человечек в черном сделал ему то же предупреждение, что здесь курить нельзя.
— Я вижу, — с некоторым раздражением отозвался пассажир и занял место.
Они сидели в вагоне втроем, не разговаривая; Андрес рассеянно смотрел в окно и думал о том, что ждет его в неизвестном городе. Поезд тронулся. Черный человечек достал какую-то желтоватую кофту, закутался в нее, повязал голову платком и улегся спать. Монотонное постукивание поезда сопровождало мысленный монолог Андреса. Вдали несколько раз блеснули огоньки Мадрида, поезд промчался мимо трех или четырех пустынных станций, и в вагон вошел контролер. Андрес достал свой билет, высокий молодой человек сделал то же, а человечек в черном, распахнув свою кофту, пошарил по карманам и вытащил билет и бумажку. Контролер сказал ему, что это билет второго класса, и предложил перейти в надлежащий вагон. Человечек мгновенно разгорячился и сказал, что это дерзость, он заявлял на станции о своем желании переменить билет; он иностранец, человек состоятельный, с деньгами, — да, сеньор! — объездивший всю Европу и Америку, и в одной только Испании, стране, не имеющей ни цивилизации, ни культуры, где не питают ни малейшего уважения к иностранцам, могут происходить подобный вещи.
Человечек не унимался и стал оскорблять испанцев. Он не может дождаться, когда покинет эту жалкую, отсталую страну; к счастью, завтра он уже будет в Гибралтаре, на пути в Америку…
Контролер не отвечал, Андрес смотрел на человечка, который бессвязно кричал тоненьким противным голоском, как вдруг рыжий молодой человек привстал и резко крикнул ему:
— Я не позволю вам отзываться так об Испании. Если вы иностранец и не желаете жить здесь, поезжайте к себе на родину, да поскорее и без разговоров, иначе вы рискуете, что вас вышвырнут в окошко, и я могу это сделать сию же минуту!
— Но сеньор, — воскликнул иностранец, — вы хотите оскорбить меня.
— Не правда! Оскорбляете вы. Для того, чтобы путешествовать, нужно обладать некоторым воспитанием и, когда едешь с испанцами, не ругать Испанию.
— Да я же очень люблю Испанию и преклоняюсь перед испанскими характером, — воскликнул человечек. — Я из чисто испанской семьи. Для чего же я и приехал в Испанию, как не для того, чтобы познакомиться с моей дорогой родиной.
— Мне не нужно объяснений, я не желаю их слушать, — сухо ответил тот и растянулся на диване, как бы подчеркивая свое пренебрежение к спутнику.
Андрес был поражен: положительно, этот молодой человек оказался молодцом. Он со всем своим интеллектуализмом соображал, к какому типу людей принадлежит низенький человечек в черном, а тот выступил решительно на защиту своей страны и своего народа.
Человечек продолжал объясняться, но никто не отвечал ему. Уртадо притворился спящим.
Вскоре после полуночи поезд подошел к станции, на которой стояла толпа народа: ехавшая из Валенсии труппа актеров пересаживалась на линию, идущую в Андалузию. Актрисы в серых от пыли накидках, актеры в соломенных шляпах и беретах устремились к поезду с видом людей, ни перед чем не теряющихся, привыкших к путешествиям и рассматривающих весь мир, как свое поместье. Актеры разместились в вагонах, и вскоре послышались крики: «Эй, Фернандес, где бутылка?» — «Молина, куда ты запропастился?!» — «Куда девался суфлер?»
Наконец, актеры угомонились, и поезд тронулся.
На рассвете, в бледном свете зари замелькали виноградники и оливковые рощи. Уже недалеко было до станции, до которой ехал Андрес. Он собрал свой багаж и, когда поезд остановился, спрыгнул на пустынную платформу. Пройдя ее, он вышел со станции. Напротив, в сторону города, виднелась широкая улица с несколькими большими белыми домами и двумя рядами тусклых электрических фонарей. Ущербная луна чуть озаряла небо. В воздухе носился сладковатый запах сухой соломы.
Андрес спросил человека, подходившего к станции:
— В котором часу выезжает дилижанс в Альколею?
