Да, детство… Когда-то по телику даже передачка была под таким названием:
«Родом из детства». Или как-то еще… Саму передачку Магистр не помнил, но название упало как-то сразу. Строка из стихотворения, что ли? Помнится, он дважды удивился красоте названий — «Они были смуглые и золотоглазые» Рэя Брэдбери и «Немного солнца в холодной воде» Франсуазы Саган. А в его детстве не было «немного солнца», а была громадная московская коммуналка, замотанная мать, несколько зачитанных до дыр книг на пузатой этажерке и портрет Сталина в светлой ореховой рамке. Знаменитый портрет, где Вождь прикуривает трубку.
Именно с ним и были связаны все его воспоминания при слове «отец». Он не помнил никаких репрессий тридцать седьмого, но помнил задерганного, скрипящего кожей ремней дядю Гену из дома напротив, при появлении которого вся их многоголосая квартирка замирала… Пацана выпроваживали гулять, дядя Гена помогал матери «по хозяйству». Когда мальчик возвращался, дядя Гена был уже хорошо навеселе, дымил папиросой, угощал его сладостями… А как-то…
В соседней комнате жил с женой дядя Саша, длинный, как ходульная верста, врач-патологоанатом. Был он человеком пьющим, но пил тихо, к его шарканью по утрам, красным глазам, трясущимся рукам, когда он, не завтракая, торопился еще затемно на работу, все привыкли. Мальчик помнил: руки у него были необычно сильные, будто литые, словно он не трупы резал, а металлические прутья гнул. Но раз в три месяца тихий выпивоха запивал вкрутую, влютую. Вечером ему старались не попадаться, мог и врезать… И как-то — дал раза мужику из соседнего дома, которого сам же и привел, да что-то, видно, не поделили — врезал, что громадный, в три обхвата мужик мешком повалился на пол да так и лежал с полчаса — водой отливали, как прочухался. Но несмотря на выкрутасы, дядю Сашу в доме охотно терпели: мужик — какая ни есть, а сила.
А в один запойный день дядя Саша на полном взводе гомонил в коридоре; материн хахаль был у них, встал, пошел урезонивать… Что такое врач сказал дяде Гене, мальчик не знал; тот вдруг вернулся в их комнату, надел китель, подпоясался ремнями… Дяде Саше вроде все было по винтам, но когда дядя Гена строго к нему подошел… Мальчик думал — щас врежет, и отлетит тот Гена до самой стены, на которой висел девчоночий велосипед… Но… Дядя Гена тихо так сказал несколько слов, и здоровенного доктора словно к земле прибило: стал он будто и ростом ниже, и старше… Весь дом забился по комнатам, только и слышен был скрип ремней и кожи, когда дядя Гена одевался, а мать что-то горячо нашептывала ему на ухо…
Дядю Сашу стало не видно и не слышно. Приходя с работы, он забивался где-то в своей комнате и даже в туалет ходил суетливо, словно боялся кого потревожить…
Клара Леопольдовна, сухонькая старушонка, ехидно замечала ему вслед:
— Что, разосрался, матерщинник? То-то будешь знать, как власть обкладывать! Заберут тебя ужо, заберут… Власть заберет!.. — и грозила сухоньким желтым пальчиком.
Вот тогда он и узнал то самое слово: «власть». Слово, заставившее громадного дядю Сашу превратиться в тень в квартире и его сила ничего не значила и не стоила… И мальчик решил что власть — и есть самая сильная сила; впрочем, это слово никогда не ассоциировалось у него с добрым и строгим человеком, чей портрет в ореховой рамке висел на этажерке; при слове «власть» он и тогда, и после ощущал запах ременной кожи, и еще чего-то, наверное, страха, который был и в затаенной тишине квартиры, и во взглядах соседей, и тяжком, дурно пахнущем, липком поте врача-алкоголика… Но главным был все же запах кожи и строгая подтянутость усталого дяди Гены, глядевшего на него порой глазами затравленного волка…
Нет! Стоп! Магистр остановился посреди комнаты. Какой взгляд?! Какого волка?! Это он сейчас себе придумал, дядя Гена был весел и не очень-то раздумчив на самом деле… Правда, потом он пропал куда-то… Но почему?..
Почему так навязчиво это воспоминание?.. Ну да… Страх. Страх был настоящим. И не тогда — теперь! Нельзя морочить людям головы до бесконечности: эти прыткие финансисты уже совершенно сбрендили… А он, затянутый в воронку их интересов, порой уже плохо стал ощущать «звоночки», сигналы опасности, которые раньше всегда подходили своевременно… Отчего беспокойство? Кришна мертв. Его размашистая подпись в мире тихих денег — КРШН — значила немногим меньше, чем раньше в мире политики другая грозная аббревиатура — НКВД. Кришна… Понятно, что прозвище, или, как говорят блатные, «погоняло», он получил за эту самую подпись, и все же… Ему, Магистру, порой приходило в голову, что именно Кришна и был настоящим посвященным, а вовсе не он, Магистр, и стены Замка — всего лишь декорация в любительском спектакле, на который взирает откуда-то из темноты зрительного зала настоящий мастер, присматриваясь к молодым актерам…
Рассвело в восемь. Магистр позвонил, вошла девушка, на подносе — большая чашка горячего кофе. Замерла в ожидании, приподняв брови, но Магистр молча кивнул. Девушка пошла к двери, держась прямо, вышагивая красиво и ровно, словно под объективом десятков телекамер. Магистр скривил губы, проводив ее взглядом: старость — не старость, а уже не до баб. А жаль.
Прожужжал зуммер внутренней связи:
— К вам Герман.
— У него что-то срочное?
— Он полагает, да.
— Через десять минут. Время терпит. Магистр отхлебнул горячей горько-сладкой жидкости. Да, время терпит. Но не всех и не всегда.
Глава 32
— Я слушаю. — Магистр поднял на Германа тяжелый взгляд.
— Альбер ушел. Наворотил гору трупов и ушел.
— То есть активно объявил нам войну.
— Скорее не только нам. Всем. Он всегда был психом.
— Да?.. А кто в этом мире нормальный?
Герман промолчал. Ни один мускул на лице не дрогнул.
— Я жду объяснения причин, — раздражаясь, процедил сквозь зубы Магистр.
Этот щенок еще будет с ним в паузы играть…
— Кажется, он нащупал Дорохова.
— Так он жив?
— Скорее да, чем нет.
— Почему это выяснил Альбер, а не вы?
— Он оперативник. Я — э-э… человек действия.
— Или — бездействия.
Герман и на этот раз промолчал.
— Продолжайте, — велел Магистр.
— По каким-то его оперативным контактам поступила информация из Приморска.
— По каким?
— Скорее всего ФСБ. Краевое управление.
— Дальше.
— В станице Раздольной, в семидесяти километрах от Приморска, произошел какой-то инцидент. Местный начальник отделения занервничал, перезвонил кому-то в Приморск, тот, по-видимому, давно на контакте с ФСБ, доложился. Фээсбэшник передал Альберу.
— Много предположений.
— Мы прояснили это через свой контакт в УВД; городок хоть и небольшой, все друг друга знают, но и раньше не сильно делились, и теперь не особенно…
— Коротко: как ты это все «зацепил»?
— Источник в Приморском УВД сообщил, что местный РУОП скрытно выслал в Раздольную спецгруппу. Причем классную, как говорили раньше — номенклатура.
— Чья?
— Начальника Приморского РУОПа генерала Васнецова. Группа в количестве восьми человек, но без оружия.
— Без оружия? — удивленно поднял брови Магистр.
— Да. Официально — группа отправилась на переподготовку в Воронеж.
— С какой стати в это ввязался РУОП, если контакт Альбера, как вы говорите, из ФСБ.
— Мало ли… Кто-то кому-то что-то должен остался… Так бывает. Всегда и везде. Да и РУОП любит «держать руку на пульсе»; тем более операция внешне простая…
— Альбера вычислить возможно?
— Вряд ли. Слишком опытен. Мы могли бы его вообще не отпускать, но такой задачи вы не ставили.
— Именно. Что Гончаров?
— Пропал.
— Пропал?!
— Я же вам докладывал…
— Считай, что я забыл.
— Мы рассчитывали, что он и его люди активизируются после устранения Решетова. Но этого не произошло.
— А взрыв бибики заместителя Минфина в центре Москвы — это не активизация?
А устранение племяша Михал Андреевича Суслова?
— Мы не вполне уверены, что это работа людей Гончего.
— Герман, а в чем вы уверены вполне?
Герман промолчал и в третий раз. Заводил его Магистр намеренно. И как раз потому, что чувствовал тревогу сам. Пусть мальчонка поймет, что он никто. Что его личное мастерство «человека действия» — ничто по сравнению с мастерством опытных оперов, таких, как Альбер или Гончий. Такого, как он. Магистр.
— Хорошо. Обсудим пока предположения.
— По-видимому, Гончий затаился, как и Альбер. Возможности его агентурной сети мы не знаем, но предполагаем, что…
— Не тешьте себя иллюзиями, Герман. Оперативные возможности Шлема и лично Гончарова куда выше, чем наши, и, возможно, выше, чем мы даже можем себе представить. А денег у них — тоже немерено.
— Даже при теперешних затруднениях?
— Затруднения приходят и уходят, как и люди. Деньги — остаются. На дело их никто не жалеет. А те, что думали иначе… Их давно нет с нами. То, что вы зацепили контакт Альбера в Приморске, — просто удача. Боюсь, что она не обошла и Гончего. Что предполагаете предпринять?
