Герман будет в аэропорту через десять минут. Поднял трубку:
— Магистр вызывает Дельту.
— Дельта-первый слушает Магистра.
— Приказываю провести операцию по захвату объекта. Подробные инструкции у Германа. Завершить операцию по штатной схеме.
— Есть.
Магистр сделал паузу, задумался на секунду, продолжил:
— После завершения операции объект доставить на базу «Роща-Н».
— Есть.
— И — крайнее. Сразу по окончании захвата Германа… устранить. За это отвечаете лично вы, Дельта-первый, вам ясно?
— Так точно.
— Выполняйте.
— Есть.
Магистр откинулся на спинку высокого кресла. Но никакой легкости он не чувствовал. Над ним оставалась чужая воля — тяжкая, как плита мавзолея.
Глава 33
«Мир не прост, совсем не прост, нельзя в нем скрыться от бурь и от гроз…»
Старенькая мелодия «Самоцветов» напоминала Володе Гончарову молодость.
Сейчас, когда он смотрел на себя в зеркало, ему казалось, что молодости у него не было вовсе. Не было пьяных кутежей, не было провожаний и тисканья девчонок после танцев, не было «периода полового экстремизма», как называл это времечко один приятель, тогда они вдвоем словно с цепи сорвались, и пока не перетрахали за пару месяцев всех давалок (заодно с «недавалками» — ибо нет недающих женщин, есть плохо ухаживающие мужчины) парковой танцплощадки… Ничего не было… так, обрывки, словно фрески сгоревшей Помпеи — красиво, но совсем из другого мира…
Потом были Ангола (кой черт решил, что черным нужен наш драный социализм, до которого еще хвосты не подросли, осталось тайной, покрытой мраком по сей день!), Мозамбик, Намибия, Никарагуа, Афганистан — впрочем, там совсем немного, только ступенька в карьере, но необходимая, вернее, даже не Афганистан — Пуштунистан или Северо-Западная провинция Пакистана — пунктиры границ, размеченные на картах, в действительности пуштунами не признавались никогда.
Как-то сидели — уютная, тихая чайхана, переводчик — уважаемый здесь человек, Махмуд Шариф, когда-то учившийся в СССР, а теперь работавший «коллегой» Гончарова, в смысле — «советником по существенным вопросам», только от другой стороны (время и место пересекли вдруг интересы их служб, они провели совместное «активное мероприятие» против «общего супостата», который в стране визави некоторые горячие головы стали упорно именовать «мировой сатаной», а на родине у Володи Гончарова продолжали «агрессивным империализмом»). Потом мужчины внимательно, как опытные охотничьи псы, кружили друг вокруг друга, сначала, как и положено, с надеждой «влегкую вербануть» коллегу, а потом уже, умаявшись, порешили, что раз уж не сложилось, не портить самим себе уютный вечер — расположились в чайхане на окраине маленького городка. Признаться, «дернули» они тогда в самой изысканной обстановке из роскошных кальянов «белого бессмертия», что руководством не поощрялось, но и не запрещалось впрямую, тем более у Гончего была классная «отмазка» — попытка разработки Шарифа, у того — такая же; к тому же Гончаров, как подсказывал ему прошлый опыт, по генотипу, наверное, оказался совершенно безразличен к наркотикам; по крайней мере, с одной-двух доз его не «таскало», а больше он и не пытался пробовать — слишком много видел «убитых» и на востоке и на западе древним джинном наслаждений… Но его все же разобрало, и он спросил нищего старика, дремавшего тут же над чашкой чая, чья, по его мнению, власть в этих горах, старик ответил одним словом:
«Аллаха». Володя попытался по-иному: «Кто владеет здесь землей, кто правит?»
Старик ответил так же: «Аллах». Гончий понял — разговора не получится, но старик вдруг поднял голову, пояснил: «Али Гафур считает, что там его земля. — Старик показал рукой в сторону гор. — Мустафа Али Латиф — что его». Старик замолчал. Гончий был готов задать новый вопрос, но аксакал продолжил: «Горы ничего не считают. Они были здесь, когда не было людей, они будут здесь, когда не будет людей. Ты спрашиваешь, чья здесь земля, чья правда, чья власть? Я тебе ответил, как ответили бы горы: Аллаха».
В восемьдесят восьмом Володя оказался уже на Западе. Он курсировал по Европе и Штатам, налаживал сепаратную оперативную сеть, преуспел; заездов на родину практически не было; не задел их отдел почему-то и август девяносто первого… Впрочем, когда он вернулся в ноябре девяносто третьего домой, то малость охренел. Причем это было самое мягкое слово! То, что творилось, он понимал плохо.
То, что мир этот жесток, Володя Гончаров знал всегда. Но знал он и другое: способ выживания в этом мире тоже только один — быть справедливым. Настолько, насколько позволяет ситуация. Другие решили бы, что эта оговорка начисто лишает сути первый посыл… Но… Невозможно быть абсолютно справедливым, любой поступок, приносящий кому-то добро, с такой же силой для кого-то неприятен. То, что происходило в его стране, было несправедливо. Потому что люди просто оказались выброшенными из привычного образа жизни; богатейшие ценности разворовывались, но никто от этого богаче не становился. А те, что становились, особенно долго не жили.
Рушились системы спецслужб. Впрочем, Гончарова это не коснулось: их и без того довольно замкнутое подразделение таким и осталось, поменяв вывеску: превратилось в НПО «Гранат». Гончаров возглавил оперативный отдел. Чем занимался в «Гранате» Дорохов, Гончий не знал, но это не освобождало его от ответственности раскрутить дело с исчезновением Дора.
Впрочем, события закрутились так скоро, что дел ему хватало. Но когда он получил из Приморского РУОПа весточку о странностях и несвязухах, то выслал на всякий случай двоих сотрудников — отдохнуть в зимнем Лукоморье. Они прибыли тем же вечером и поселились недалеко от Раздольной, в пансионате «Лазурный берег».
Кассета продолжала крутиться. «Но кроме бед, непрошеных бед, есть в мире звезды и солнечный свет…» Вот именно. Звезды, их свет и свет солнца. Это позволяло надеяться, что все еще будет хорошо. Жизнь — штука переменчивая, но славная.
* * *
— Все в этой жизни херня, кроме пчел, — лениво резюмировал Саша Шмаков, доскребая ложкой баночку меда с иноземной этикеткой. — Ну а если разобраться, то и пчелы — тоже херня.
— В заднице не слипнется? — подал голос из угла здоровый.
— Будь спок. — Шмаков поднял тяжелый пятилитровый чайник, побулькал из носика, сыто выдохнул:
— Медок — что надо. Видно, насекомые у них там с гуся…
— С интересом первоклассника долго смотрел на этикетку с непонятными буквами, сплюнул:
— Басурманский язык.
Прикрыл глаза, приготовившись присоединиться к остальным — «отлететь в миры иные, но не враз и не совсем», как любил говаривать один веселый хлопчик, водитель «бээм-пэшки»… После января 1995-го он был увезен из-под Грозного бортом в Бурденко, по слухам, ноги оттяпали совсем… Что-то с ним теперь?
СОБРы кемарили, примостившись кто как в тесной палаточке. Тут было даже тепло: маленький рефлектор грел нормально, да и восемь здоровых мужиков, сопевших каждый в две ноздри, хоть и выдыхали углекислый газ вместо потребленного кислорода, а температуру градусов на пять в «помещении» подымали.
Один из бойцов «сидел на раздаче»; на стульчике рядом с окошечком и наблюдал. Один раз даже обслужил покупателя — совсем трясущегося, сизого вида мужичка в болоньевой куртчоночке года этак семьдесят второго, от которой осталась преимущественно одна подкладка, и в шлепанцах на босу ногу. Трясущимся пальцем доходяга ткнул в самую дешевую бутылку, поименованную «Три богатыря»; где разливали этот денатурат — было не ведомо никому, поскольку даже у известных богатырей на этикетке глаза были прищурены, лица с бородами клином — козлоподобны, а коньки, угрюмо таращившиеся на мир лиловыми глазами, больше были схожи с легендарными степными лошадками Пржевальского. Получив заветную емкость, мужичонка прижал ее двумя руками к груди и засеменил куда-то так скоро, будто за ним гнались. Ну да — от милиции еще что, вот от «белочки» вовремя сбежать — это искусство сродни оперскому…
Рейсовый из Приморска прибыл, как и положено по расписанию, в двенадцать тридцать с копейками. Дальше автобус следовал в Краснореченск, и по зимнему времени ни в Раздольной, ни в «Лазурном берегу» пассажиров, даже транзитных, не высаживал. А тут — двенадцать молодых парней соскочили, все — один в один — розовощекие и крепкие, как антоновка из сада хорошего хозяина.
— Ну, ерш твою медь… — удивленно протянул «наблюдала». — В чешуе, как жар горя, — тридцать три богатыря… Батя, глянь-ка!
Старшой двинулся, скрытно заглянул в оконце:
— Ого! Эх, хвост-чешуя, наших нету никого… А, Рыбак? Нам только такого творческого счастья по жизни и не хватало!
Парни рядились под спортсменов. Все — с большими одинаковыми сумками, в одинаковых «адидасовых» костюмах, высоких кожаных кроссовках, шапочках с пумпончиками…
