– Мы еще немного поупражняемся на голубях, – решил Шаса после очередной неудачи Гарри. По вечерам стаи жирных зеленых голубей прилетали пировать диким инжиром в роще рядом с источником. Как только жара спала, Шаса повел мальчиков вниз и разместил в укрытиях, сооруженных из веток и сухой травы; укрытия располагались далеко друг от друга, так чтобы исключить опасность случайного или неосторожного выстрела. В этот день Шаса поместил Шона на ближнем краю поляны; Майкл, как всегда, отказался активно участвовать в забаве; он составлял компанию Шону и должен был приносить убитую дичь.
Сам Шаса и Гарри пошли на дальний конец поляны. Звериная тропа вилась между толстыми желтыми стволами смоковниц, Шаса шел впереди, Гарри тащился за ним. Кора у деревьев была желтая и чешуйчатая, как шкура гигантских ящеров, гроздья плодов росли прямо на стволах, а не на концах ветвей. Под деревьями был густой спутанный подлесок, а звериная тропа оказалась такой извилистой, что вперед видно было всего на несколько шагов. День уже заканчивался, света было мало, тем более что небо загораживали спутанные ветви.
Шаса вышел из-за поворота. По тропе прямо к нему, отделенный от него всего пятьюдесятью шагами, шел лев. Увидев его, Шаса сразу понял, что это людоед. Огромный зверь: за всю свою жизнь охотника Шаса не видел такого огромного льва. Выше пояса Шасы, с черной гривой, длинной, густой и спутанной, с серовато-голубыми боками и спиной.
Лев был старый, его плоскую морду покрывали перекрещивавшиеся шрамы, пасть раскрыта. Хромая на ходу, лев тяжело дышал; Шаса увидел, что рана в плече омертвела, края вывернуты, как розовые лепестки, шерсть вокруг раны влажная и слипшаяся от постоянного облизывания. Рану облепили мухи, они беспокоили и жалили льва, и он злился и страдал от старости и боли. Лев поднял темную косматую голову, Шаса заглянул в светло-желтые глаза и увидел в них боль и гнев.
– Гарри! – сказал он. – Отходи! Не беги, но убирайся отсюда.
И, не оглядываясь, снял с плеча ружье.
Лев присел, его длинный хвост с черной кисточкой на конце быстро охлестывал бока, ходил, точно метроном; когда он готовился к прыжку, его желтые глаза неотрывно смотрели на Шасу, средоточие его гнева.
Шаса знал, что у него будет время только на один выстрел, потому что лев мгновенно преодолеет разделявшее их расстояние. Освещение было слишком слабое, а расстояние слишком велико, чтобы стрелять наверняка; придется подпустить льва поближе, чтобы не было сомнений и большая, с мягким концом, пуля трехсотого калибра из «Холланд энд Холланд» разнесла череп и разорвала мозг.
Лев бросился вперед, прижимаясь к земле и рыча, из его раскрытой пасти с длинными желтыми клыками вырывались потрясающие звуки. Шаса встал прочнее, поднял ружье, но выстрелить не успел, за ним послышался резкий треск маленького «винчестера», и лев рухнул, застигнутый в прыжке, головой вперед, переворачиваясь; он упал на бок, обнажив мягкую, желтую, цвета сливочного масла шерсть на брюхе, его лапы вытянулись и расслабились, кривые когти медленно втянулись, длинный розовый язык вывалился из раскрытой пасти, и гнев ушел из светлых желтых глаз. Из крошечной пулевой раны между глазами вытекала тонкая струйка крови, капала со лба и исчезала в шерсти.
Шаса ошеломленно опустил ружье и оглянулся. Рядом с ним стоял Гарри, достававший головой Шасе до груди, в полумраке под деревьями поблескивали очки, маленький «винчестер» еще был прижат к плечу, лицо напряженное и смертельно бледное.
– Ты его убил, – тупо сказал Шаса. – Ты не ушел – и убил его.
Он медленно прошел вперед и остановился у туши людоеда. Удивленно покачал головой и снова посмотрел на сына. Так и не опустив ружья, Гарри трясся от запоздалого ужаса. Шаса окунул палец в кровь из раны на лбу людоеда и подошел к Гарри. И нанес на лоб и щеки мальчика ритуальные полоски.
– Теперь ты мужчина, и я горжусь тобой.
На щеки Гарри медленно возвращалась краска, губы перестали дрожать, лицо засветилось. Это было выражение такой гордости и невыразимой радости, что Шаса почувствовал, как у него перехватывает горло и на глазах выступают слезы.
Все слуги пришли из лагеря посмотреть на льва и послушать, как Шаса рассказывает об охоте. Затем при свете фонарей они перенесли тушу льва. Пока с него снимали шкуру, все пели охотничью песню в честь Гарри.
Шон разрывался между недоверчивым восхищением и глубокой завистью к брату, а Майкл не скупился на похвалы. Когда наконец далеко за полночь Шаса приказал ложиться спать, Гарри отказался стирать с лица засохшую львиную кровь. За завтраком на его улыбающемся грязном лице все еще виднелись кровавые полосы, и Майкл вслух прочел героическую поэму, которую написал в честь брата. Она начиналась так:
Легкие его готовы ревом заполнить небо,Дыхание его горячо, как кузнечный горн,Глаза желты, как полная луна,И полны алчности к человеческой плоти…
Шаса слушал, скрывая улыбку, и потом хлопал так же громко, как все остальные. После завтрака пошли смотреть, как в тени обрабатывают растянутую и закрепленную колышками львиную шкуру: соскребают желтый подкожный жир и натирают солью и квасцами.
– А я все равно считаю, что он умер от разрыва сердца.
Шон больше не мог сдерживать зависть, и Гарри яростно набросился на него:
– Все знают, какой ты умник! Когда подстрелишь своего первого льва, можешь прийти ко мне и поговорить, герой кверху дырой! Тебя хватает только на несколько дряхлых импал!
Во время этой длинной гневной речи Гарри ни разу не запнулся и не заикнулся. Шаса впервые видел, чтобы младший сын взбунтовался против привычных издевок Шона, и ждал, что Шон попытается вернуть себе власть. Несколько секунд царило равновесие. Шаса видел, что Шон прикидывает, дернуть ли Гарри за волосы или ткнуть локтем в ребра. Он видел также, что Гарри к этому готов: кулаки сжаты, губы вытянулись в бледную решительную линию. Неожиданно Шон пленительно улыбнулся.
– Я просто шучу, – небрежно сказал он и повернулся, разглядывая крошечное пулевое отверстие в черепе. – Ух ты! Прямо между глаз!
Это было предложение мира.
Гарри глядел удивленно и неуверенно. Впервые он заставил Шона отступить и еще не был готов оценить свое достижение.
Шаса подошел и положил руку ему на плечи.
– Знаешь, что я сделаю, герой? Я укреплю эту голову, с глазами и всем остальным, на стене твоей комнаты, – сказал он.
Впервые Шаса заметил на плечах и предплечье Гарри упругие мышцы. Он всегда считал его хлюпиком. Похоже, он никогда раньше по-настоящему не видел своего ребенка.
