войну...
Речи были странные, и следовало прежде всего вызнать, откуда дует сей ветер. Ларчик открывался просто: тот же переводчик за небольшой бакшиш сообщил Неплюеву, что это английский посол подал в Диван меморандум на турецком языке, в котором говорилось о подготовке России к войне с Портою. Еще там стояло, что Порте того бояться не следует, поскольку русский государь не в дружбе ни с одним из европейских государей, все они ему злодеи, и что посему воевать с Россией ныне легко.
В последнем у Порты уверенности не было. Все остальное тоже обстояло не совсем так: мятежник Мир-Махмуд и не помышлял признавать свою зависимость от турецкого султана. И Персия отнюдь не находилась в подданстве Порты. Наоборот, по всей стране росли антитурецкие настроения, развертывалось широкое народное движение против захватчиков. Да и Стамбульский Диван не желал войны с Россией, а судьба персидского шаха была ему глубоко безразлична. Порта зарилась на Грузию, опасаясь, как бы та не перешла в руки России и не перекрыла Порте пути к закавказским магометанским областям. Так что турки пугали на всякий случай, надеясь угрозами убрать русские войска из Закавказья и из закаспийских земель. Но после Полтавы Петра испугать было трудно. Он распорядился, чтобы сделаны были все приготовления на случай войны с Портой, назначил князя Михаила Михайловича Голицына главнокомандующим украинской армией, а Неплюеву написал весьма знаменательное письмо:
«Наши интересы отнюдь не допускают, чтоб какая другая держава, чья б ни была, на Каспийском море утвердилась, а что касается Дербента и других мест, в которых наши гарнизоны находятся, то они никогда во владении персидских бунтовщиков, ни лезгинцев, ни Мирвеиза не бывали, а по собственному их письменному и словесному прошению, как то, бывшему при дворе нашем турецкому послу, явно доказано: под покровительство наше добровольно отдались; и если Порта в противность вечному миру будет принимать под свое покровительство лезгинцев, наших явных врагов, то тем менее должно быть противно Порте, если мы принимаем под свое покровительство народы, не имеющие никакого отношения к Порте и находящиеся в дальнем от нея расстоянии на самом Каспийском море, до котораго нам никакую другую державу допустить нельзя. Если Порта безо всякой со стороны нашей причины хочет нарушить вечный мир, то мы предаем такой беззаконный поступок суду Божию, и к обороне своей, с помощью Божиею, потребные способы найдем».
Письмо, доведенное до всех членов высшего совета Порты, охладило даже самые горячие головы. Однако обстановка в самой Персии была очень сложной. И в это время начался второй этап Персидского похода.
Двадцатого июня суда с войсками вышли в море и две недели спустя, обойдя Апшеронский полуостров, появились в Бакинском заливе, на двадцать верст вдающемся в глубь материка. Осада была недолгой. Баку сдался эскадре. Корабли вошли в удобную гавань, стали на якоря, и Федор Соймонов с другими офицерами поспешил на берег. Невиданный дотоле мир открылся перед его глазами: на склоне холма террасами шел азиатский город. Дома с плоскими крышами, кир (нефтяная земля), узкие улицы. Необыкновенно красивый старый ханский дворец восточной архитектуры и шахская мечеть, круглая Девичья башня на берегу у самой крепостной стены, вырубленная в скале лестница и проход в бассейн... Какое нужно было «искусство, чтоб такой великой труд начать», — записал Федор в тот день в «Экстракте Диурнала».
Он не уставал ездить, глядеть на вечные языки пламени в храме огнепоклонников, разглядывал стены и башни каменного строения, скрытые четырехсаженным слоем воды. Записывал: «И хотя оная стена уже и развалилась, однако в некоторых местах и выше воды знаки есть. А по известиям слышно, якобы в древние времена то строение было на сухом пути, и был то гостиный двор». Соймонов делает вывод об изменении уровня Каспия. Он осматривает и промеряет устье речки Кызылгач, составляет карту исследованных мест. А воротившись в Баку, получает приказ отвезти на своем корабле в Астрахань бакинского султана и трех его братьев...
9
Состоялась в Астрахани и вторая встреча Федора Соймонова с губернатором Волынским. Вторая, да такая, что, казалось бы, должна навеки развести их в разные стороны, сделать непримиримыми врагами. А вот — на́ тебе. Поистине: неисповедимы пути Господни...
Обретался в те поры при астраханском порту мичман Егор Мещерский — дрянь человечишко, ни к чему не способный, никчемный, по все дни пьян и шалопут.
За глупость свою, за дерзости, показываемые в шумстве, — упившись, Егор часто начинал кичиться фамилией, будто бы происходящей от известного княжеского рода, — был он взят к генералу Михаилу Афанасьевичу Матюшкину для домашней забавы как шут.
Скучными астраханскими зимами генеральские гости как умели развлекались, потешаясь над мичманскими амбициями. Обычно его поили до бесчувствия, а потом шутники лили ему вино на голову и зажигали. То-то было хохоту... А то — намазывали ему лицо сажею и дразнили. Несчастный пьяница огрызался, когда мог — дрался, а то бранивал обидчиков своих последними словами.
Однажды, очнувшись за столом и услыхав, что разговор идет о губернаторе, хватил чаркою об пол и закричал, что-де Волынский плут! Гости попримолкли. Но что с пьяного возьмешь. Кто-то стал подсмеиваться, кто-то — подзадоривать. Егор разошелся: вся-де фамилия Волынского воровская, и ежели разобраться по совести, то надобно бы его и все семейство с женою и дочерью повесить на единой веревке... Тут кое-кому стало не до смеху. С дальнего конца стола кинулись вон. Но генерал посмеялся, велел налить Егору новую чарку. Тот выпил и свалился под стол. Скоро о нем забыли. Впрочем — не все...
На другой день, когда Волынский воротился из степи от калмыцких улусов, кто-то ему все в подробностях, даже с тем, чего и не было, доложил. Артемий Петрович — мало что не взбесился. Поездка его была утомительной и неудачной, и он уже приехал туча тучей.
Причиной недовольства были калмыки. Дело заключалось в том, что одновременно с губернаторством получил Волынский и должность главного начальника над калмыцкими делами. Пост почетный и выгодный, как казалось то в Петербурге. Однако на месте многое вышло не так. Старый хан Аюка умер, и на власть, а также на ханский титул претендовали сыновья, внуки и даже племянник покойного. В Астрахани ходил упорный слух, будто один из претендентов прислал губернатору табун в сотню лошадей за обещание помощи... Тайные «доброхоты» тут же послали известие о сем деле в Сенат. И скоро оттуда
