к ним казаков и есаула и выступили конницей навстречу. Однако были разбиты и селения их обращены в пепел. Виновные же в смерти посланников, по приказу Петра, были казнены жестокими казнями, и на столбах рядом с эшафотами вывесили манифесты от имени генерал-адмирала Апраксина. Текст, переведенный толмачами, оканчивался так: «Христианские монархи и народы никаким пленным неприятельства не показывают, но и всякую милость являют; но сих (пленных) токмо которые ныне пойманы за их тиранство, которое они показали над посланными Его Величества, для отмщения невинной крови оных указал Его Императорское Величество, яко злодеев казнить смертию, на чтоб смотря, другим таковым же впредь тако поступать неповадно было...»
Но счастье воинское переменчиво. На пути к Дербенту «великий жар, недостаток в воде и восставший великий вихрь, поднявший превеликую пыль, учинили переход сей самым труднейшим, а особливо для тяглых лошадей и гонимаго скота. ... Сколь же чувствителен монарху жар тамошний, доказывает и то, что Его Величество повелел обрезать себе волосы и из оных сделать парик, днем покрывал себя большою шляпою, а вечерами, которыя там довольно холодны, надевал тот сделанный из волос своих парик, который для сего носил всегда с собою в кармане».
Задерживался подвоз провианта. Солдаты начинали поголадывать. Петр послал Соймонова на поиски капитана Вильбоа, который должен был привести из Астрахани тридцать судов с провиантом. Потерявшуюся флотилию Федор нашел в Аграханском заливе. Неожиданно налетевшая буря разбила лодки с мукою, оставила армию без хлебного запаса. Большинство судов оказались в таком худом состоянии, что нечего было и думать на них идти ввиду начала осенней непогоды...
В шатре царя собрался военный совет. Что делать дальше? По ведомости даже урезанного пайка хлеба оставалось на месяц. Достать же провиант в разоренной и пожженной стране было совершенно невозможно. По зрелом рассуждении собравшиеся единогласно приговорили: оставив должный гарнизон в Дербенте, поход на Баку отменить и возвратиться в Астрахань.
В немалом раздражении воротился царь в губернский город. Кое-кто вокруг поговаривал, что-де, мол, вину надо искать на губернаторе Волынском Артемии Петровиче. Лаком больно, проворовался, не подготовил достаточно Астрахань к приему войск...
В губернской канцелярии, проверяя журнал и реестр дел, царь столкнулся с многочисленными жалобами на Артемия Петровича за самодурство и непомерные поборы с купцов. Вспомнил, еще о прошлом годе доносил обер-фискал Алешка Нестеров: «...оный, Волынский, будучи в Персии, насильно взял более 20 000 рублей с прикащиков Евреинова и протчих, будто бы на государевы нужды, а выходит на свои прихоти; бить челом на него (купцы) не смеют, потому что им миновать нельзя Астрахани, где он губернатором, о чем и вышним господам известно, да молчат...»
Нашел жалобу епископа астраханского на самоуправство губернатора... Престарелый Иоаким писал в Синод на Волынского, «который взял насильно в астраханском Троицком монастыре каменные кельи, где жили старцы, и поместил в них канцелярии, велел взять шесть келий кладовых и положил в них свою кладь. Приказал сломать монастырские каменные ворота, караульную каменную келью, деревянную конюшню и разбросать монастырские оградные заборы, наконец, отрезал монастырскую землю под площадь».
Царь читал, все более темнея лицом, не глядел на побелевшего Артемия Петровича. А когда увидел донос о форменной покраже богатой ризы, шитой жемчугом, из монастыря, настоятеля которого губернатор и обвинил в этом разбое, посадивши в колодочную, — не выдержал. Ненавистным старовоеводством дохнуло на него правление Волынского. Страшно перекосив лицо, Петр схватил трость и, прижав Артемия Петровича на полу в той же канцелярии, принялся нещадно бить его...
Громкие вопли губернатора разогнали служителей, подчистую вымели переднюю палату. Приказные бежали врассыпную через площадь, теряя парики... И трудно сказать, чем окончилась бы экзекуция, ежели бы во время оной не вбежала Екатерина. Она бросилась к Петру, повисла у него на руках.
— Piter, mein Herzchen, was gezchiet hier?[23] Вы же его убьете...
— Поди прочь! — хрипел царь, дико вращая налитыми кровью глазами. — И убью вора, коли заслужил...
Но руки Екатерины обладали чудодейственной силой. Они всегда гасили неудержимую, казалось бы, ярость Петра и приводили его в чувство. Вот уже смежились очи его, исчезло из них темное пламя гнева. Судорожно сведенные на дубинке пальцы разжались, и гримаса, сводившая щеку и угол рта, отпустила...
— У-у-у... — тихо подвывал Волынский, размазывая по лицу кровь.
— Но, ваше величество... — голос Екатерины был мягок и будто обволакивал. — Ежели подданный ваш провинился, его должно судить, а не наказывать собственноручно, как холопа или... члена семьи...
— А я, может, и бью его, как свойственника... — отдышавшись, проговорил царь, не без юмора намекая на недавнюю женитьбу Волынского на своей двоюродной сестре. Он уже остыл и стремился быстрее закончить неприятный эпизод. — Перестань выть!.. — бросил он Артемию Петровичу. — К завтрему изготовь ответы по всем пунктам челобитных. А за покраденное заплатишь штрафом вдвое.
— Ложь, государь, врут на меня людишки от злобы своей... — взвился Волынский, услыхав про штраф. — Понапрасну гневаться изволишь. Безвинно, истинно безвинно муки претерпеваю... — зачастил он, поднимаясь с пола.
— Ладно, — бросил царь, — коли облыжно оболган, наказание на будущее зачтется. За тобою, — он усмехнулся, — я чаю, дело не станет.
В этот-то момент, распахнув дверь, в канцелярию и вошел Соймонов, вызванный по приказу царя с гукора Поспеловым. Не обнаружив никого в передней палате, Федор направился на голоса и, освоившись после солнца, оказался невольным свидетелем конфузии астраханского губернатора. Он было попятился, но царь, довольный неожиданной оказией, позволявшей закончить инцидент, окликнул его:
— А, господин капитан! Ну, как моя астролябия, по делу ли пришлась? Погоди, не беги. Я с тобою. Дело есть, зело наинужнейшее... — И пошел, освободившись от рук жены, опередив Соймонова и не взглянув на избитого.
Рослый Федор Иванович едва поспевал за широко шагающим Петром, пересекавшим крепостной двор.
— Примешь под команду эскадру и повезешь войско с полковником Шиповым к Решту, господин капитан.
Федор кашлянул, полагая, что царь запамятовал, осмелился напомнить:
— Лейтенант флота Федор Соймонов, государь...
— Был лейтенант. Ныне жалуем тебя в капитан-поручики. Заслужил...
Снова кинулся было Федор целовать руку царю. Но тот вырвал ее.
— Ладно, будет... Служи дале не хуже, а я тебя не оставлю... Ныне поедем к монахам, в школу Троицкого монастыря, поглядим учеников. Даст Бог, кто и в дело сгодится,
