Святой протянул руку:
— Здравствуй, Варяг.
Владислав молча смотрел на растопыренную ладонь.
Подождав с минуту, зэк понимающе кивнул:
— Боишься запачкаться, а то ведь скажут, что ты с опущенным здоровался. Ты ведь из касты. Вор в законе! А меня ты, наверное, помнишь как запомоенного. Жаль… А ведь мы были с тобой приятели… Помнишь, Варяг?
— Я все помню, Святой.
Колония не признавала путаницу мастей. Блатные общались между собой, мужики создавали свой круг, а черти с опущенными жили по собственным законам. И, даже располагаясь в одном бараке, каждый знал, что границы между кастами непреодолимы и так же очевидны, как рубеж огня и воды. И коли однажды угодил в опущенные, то до конца дней обречен тащить на себе воз презрения. И никакие заслуги перед воровским миром не сумеют погасить гнилую масть.
Мужик никогда не опустится до дружбы с запомоенным, потому что по неписаным зэковским законам даже одного рукопожатия достаточно, чтобы не отмыться во веки вечные. Что же тогда говорить о ворах, которые создавали этот лагерный закон и обязаны чтить его превыше всего на свете.
С опущенными полагалось говорить пренебрежительно, с чувством превосходства, даже чушпаны держались перед отверженными с некоторой долей превосходства. И если друг оказывался за чертой гонимых, то прежние отношения забывались раз и навсегда, и самое большое, на что отваживался приятель и что не ставилось в вину, так это оставить недокуренную сигарету, пренебрежительно брошенную, и пожаловать трижды прокипяченный чай.
Чифир пидорам не полагался. А все подачки всегда напоминали хозяйскую ласку, сходную с той, когда с грязного стола хозяин голодной собаке сбрасывает обглоданную кость.
— Я думаю, — понизил голос Святой, — что ты уже догадался о том, что здесь мое слово значит гораздо больше, чем слово иного законного на зоне.
Варяг оглядел скуластое лицо Святого. Несмотря на обидный статус, он по-прежнему был все тот же вор, какого он когда-то уважал на малолетке: шальной и дерзкий, и надумай кто-нибудь назвать его зазорным словом, то он наверняка бы вспорол обидчику живот или порвал на куски даже голыми руками.
— Возможно, — спокойно согласился Варяг.
— Не ожидал, что можешь попасть в мою компанию?
— Признаюсь, что не ожидал, — улыбнулся Владислав. — Но я вижу, что и ты не ожидал оказаться моим соседом?
— И ты прав, Варяг. Хотя если бы не я, вряд ли бы ты смог выжить в нашем бараке. Мне немалых усилий стоило прикрыть тебя от людей Щеголя. Они, видать, тебя сразу вычислили, и у них на тебя особые планы. Что ни говори, а настоящего вора всегда видно издалека. Едва ты перешагнул порог нашей хаты, я сразу понял — вор! Узнать тебя не узнал: сильно все же ты внешность изменил. Но масть разглядел. Да и не только я в тебе породу признал, все заметили, — кивнул Святой на зэков, которые с опаской посматривали на очнувшегося после двухмесячного беспомощного состояния Варяга. — Тут у нас такая обида на воров накопилась, что дай только волю, будут драть их, как коз. В общем, я тебе советую, Варяг, напрасно никого не задевать. Здесь народ особый. Сам знаешь, это не воровская зона. За тобой каждую секунду будет следить несколько десятков любопытных глаз, и каждый хотел бы увидеть, как рушится законный авторитет или как торчит заточка из спины вора.
Варяг поморщился:
— Я никому не подставляю незащищенную спину. Это не в моих привычках, ты же знаешь, Святой.
— Знаю. Но у меня еще вопрос к тебе.
— Спрашивай.
— Слушай, Варяг, неужели все это правда, что о тебе говорят?
— Что ты имеешь в виду?
— Что ты смотрящий России?
— Надо же, об этом известно даже в вашей глуши! — иронично прокомментировал Варяг.
— Как говорят в народе, слухами земля полнится. Расскажи, за какие такие заслуги тебя повысили?
— Выходит, Святой, были заслуги, — усмехнувшись, едко ответил Варяг. — Тебя же вот не повысили!
— Вижу, Варяг, что ты чувства юмора не потерял. Видно, долго жить собираешься.
— Во всяком случае, постараюсь, а за помощь тебе, Святой, все же спасибо. Зачтется. Я никогда добра не забываю.
— Жаль, Варяг, что мы находимся по разные стороны, я был бы тебе очень полезен.
— От помощи, Святой, не откажусь. Но барьер между нами останется.
Святой немного помолчал, а потом жестко ответил:
— Варяг, только не надо мне напоминать о том, что опущенный — это навсегда. Я это знаю не хуже тебя… Но все-таки я тебя прошу выполнить и мою просьбу. Поговори обо мне на сходе… В его власти перевести меня в мужики. Ведь может же быть сделано исключение.
Варяг знал о том, что и в этой, и в других колониях Святой всегда был петушиным «папой». В среде опущенных он пользовался таким же непререкаемым авторитетом, как смотрящий на зоне. А к такому статусу с уважением относились даже блатные: от «папиного» слова могло зависеть не только благополучие и жизнь каждого из заключенных, но даже общая обстановка в лагере. Варяг помнил случай, когда петушиный «папа» приказал поцеловать одному из опущенных очень авторитетного вора, и тот мгновенно пополнил ряды петухов. Был еще более занятный случай, когда петушиный «папа» не поладил со смотрящим колонии и запретил пидорасам подставляться. Вся зона взвыла уже через неделю, и смотрящему ничего более не оставалось, как явиться к петушиному «папе» с извинениями.
Очень часто такие люди имеют в зоне колоссальное влияние, они осведомлены обо всех интригах, знают обо всем, что происходит в колонии, и ссориться с ними весьма чревато.
Варяг пристально посмотрел в глаза Святому и отрицательно покачал головой:
— Мне жаль, Святой. Это невозможно. Здесь бессилен даже я. Это традиции, а их так просто никто не станет ломать. Даже если перед воровским миром ты будешь иметь небывалые заслуги, тебе все равно не смогут простить твоего прошлого. И как объяснить потом людям твое возвышение, если многие из них видели твое падение? Молчишь?
— Даже сам не знаю, почему я не дал бродягам замочить тебя, когда ты был в беспамятстве, — мрачно в сердцах выдохнул Святой.
Варяг внимательно посмотрел на Святого: похоже было, что тот говорит искренне.
— Ну что ж, за откровенность тебе тоже спасибо. Во всяком случае, твои слова лишь подтверждают мое решение. И все же, Святой, я рассчитываю на твою помощь.
Святой помрачнел еще больше.
— Странно это все получается, Варяг. Меня презираешь, а за помощью обращаешься?
— Ты знаешь, Святой, опущенный — это все же не ссученный. Улавливаешь разницу? А тем более в «сучьей» зоне. А то, что ты не сука, я вижу. Ты точно так же ненавидишь легавых и всех козлов, как и я. И сегодня это главное.
Оба старых приятеля помолчали. Святой курил, делая глубокие затяжки.
— Ладно, Варяг, можешь рассчитывать на меня… Что ты хочешь сейчас?
— Сможешь свести меня с правильными людьми? Такие здесь есть, я знаю.
Святой на мгновение задумался, а потом ответил:
— Сделаю. Здесь Мулла. Знаешь его?
Варяг удивленно посмотрел на Святого:
— Неужели старик Мулла еще жив?
— Живой… И все такой же, как раньше: все знает, все помнит, на все влияет. Непримиримый, одним словом!
Глава 50 Уйдешь через метро
Рано утром следующего дня в бараке вдруг зашушукались, засуетились.
— Мулла пришел, — пронесся шепоток. Варяг повернулся на койке и устремил взгляд к двери.
По проходу между нарами не спеша шел небольшого росточка высохший старик. Мулла, легендарный вор, вот он какой, один из старейших законных России.
Обитатели угрюмого зэковского приюта молча рассыпались по углам, по своим нарам, не смея попадаться на глаза суровому старцу. Заки Зайдулла уверенно шел по направлению к Варягу. Подойдя к нему, он присел на край койки и молча стал разглядывать «больного».
Варяг тоже молчал.
— Ну, как живешь, малай? Ты, я знаю, был совсем плох. Сейчас полегчало?
Варяг сразу понял, что перед этим стариком ему незачем ломать комедию, и, усмехнувшись, ответил:
— Видать, Аллах мне помог, Мулла, оклемался я.
Мулла улыбнулся в ответ, обнажив желтые, неровные, но удивительным образом сохранившиеся в целости зубы.
— Это не Аллах тебе помог. Это я. Я ведь все про тебя теперь знаю. Правильные люди мне много чего поведали. Негоже смотрящему прохлаждаться на нарах, когда в России творится такое. Да, пожалуй, ты и сам не меньше моего знаешь.
Варяг нахмурился:
— Догадываюсь, Мулла. А знать почти ничего не знаю. И с памятью у меня пока нелады.
— Ничего, это восстановится. Ты вор крепкий, — покачал головой Мулла. — Сейчас эта легенда тебе даже на пользу. Пусть кодла Беспалого продолжает считать тебя растением. Из-за тебя весь этот шухер уже три месяца идет. — Подумав, добавил: — Хотя тут может быть еще и другое. Малявы из-за Урала пришли: воры пишут, что в Москве, в Питере, в Поволжье странные дела творятся. Охота идет на законных. Как щенков загнали нас в угол, и по головам, по головам… Побили многих, кого-то на крытке держат, уйма пропавших без вести. Вселенский шмон учинили — да и только. Каждый день все новые и новые вести приходят про беспредел: в Ростове, Краснодаре, Ставрополе внезапно стали пропадать смотрящие — Гога-Самолет, Витек Краснодарский… Зарип-Уралец… Вчера узнал: в Новосибирске общаковские бойцы пропали — раз, и как не было! Столько уже наворочено, что и за год не разберешься. Ладно, — махнул рукой Мулла, — давай о тебе поговорим и о тех шестерых, что попали в нашу зону. Если вас не спасти, тогда уж и не знаю, кто сможет остановить беспредел на воле. Главное — барина задурить. Я его уже предупреждал — не понимает он, гонит свое.
