друг другу Альфред. Когда он добрался до дяди Мэттью, я сказала:
– Мой дядя соприкоснулся с мятежом теснее всех нас, поскольку появился, когда волнения были в самом разгаре, и проехал через самую гущу толпы на машине, в сопровождении полицейских.
– Это очень храбро, – заметил член парламента.
– Дорогой мой, это совершенно безвредный народ – просто толпа детей. Я была о них невысокого мнения – если это самое большее, на что они способны…
– Никогда не надо недооценивать французскую толпу, – заявила герцогиня. – Я говорю со знанием дела. Три мои бабки погибли во время Террора.
– Три! – повторил дядя Мэттью, заинтересовавшись. – А что, дедов у вас тоже было трое? Что случилось с ними?
– Мы говорим «бабки», когда подразумеваем прародительниц, – пояснил Шарль-Эдуар.
Герцогиня же ответила:
– Много чего. Один из них был убит во время Жакерии[130], а моя лучшая горничная была застрелена во время волнений при деле Ставиского[131]. Так что не говорите мне, что французская толпа безвредна.
Дядя Мэттью, похоже, силился что-то вспомнить и наконец выдал:
– Жанна д’Арк – разве она не плохо кончила? Полагаю, она тоже была вашей родственницей?
– Разумеется, коль скоро она была из Орлеанского дома, как считает сейчас большинство людей.
– Неужели? – усмехнулся Шарль-Эдуар. – Почему они так считают?
– Voyons, mon cher! La Pucelle d’Orléans! [132] Разве она не сидела за королевским столом? Один только этот очевидный факт является тем доказательством, которое мне нужно. Ведь для женщины, которая не была рождена сидеть за столом короля Франции, это стало бы не менее великим чудом, чем божественные видения.
– Моя тетя не принимает во внимание исторических персонажей, если они не являются ее родственниками. К счастью, почти все они таковыми являются. Карл Десятый был прадедом, так что это предполагает родство со всеми законными королевскими семьями каждой страны, кроме России, тогда как ее бабка – родственница маршала Мюрата добавляет сюда Наполеона и маршалов Империи.
Мадам де Советер попросила Альфреда показать ей библиотеку, заново отделанную во времена сэра Льюиса Леона. Она сказала, что видела ее цветные фотографии в журнале, который привез в Буадорман Жак Одино.
– Он знает, что я люблю издания с картинками, поэтому привозит мне те, какие уже прочитал, когда приезжает навестить отца. Вы не поверите, какой он расточительный – выписывает все на свете, а вы же знаете, сколько это сейчас стоит. Люди становятся слишком богатыми, это не очень хорошо.
– Я хочу увидеться с Жаком Одино, – произнес Шарль-Эдуар. – Я слышал, у него есть картины Моро-старшего, он не прочь продать их.
Дядя Мэттью принялся рассказывать консерваторам о Янки.
– Вы должны запомнить это имя – Янки Фонзи, – услышала я, – и спрашивать его пластинки, потому что он получает деньги за каждую проданную. Конечно, я не сравниваю его с певицей Галли-Курчи…
Я взяла Валюбера под руку:
– Я должна с вами поговорить. – И громко добавила: – Пойдемте со мной. Национальная галерея прислала нам большую унылую картину, и я хочу, чтобы вы посоветовали мне, где ее повесить. – Мы вышли в Желтую гостиную. – Вы видели Грейс сегодня вечером?
– Еще нет. Когда мы вернулись из деревни, мой привратник сказал про этот мятеж, поэтому я поехал прямо сюда, узнать, в чем там дело.
Я обо всем ему рассказала. Валюбер смеялся, особенно когда я сообщила о клубе и герцоге.
– Но, моя дорогая Фанни, что теперь? Что думает Альфред?
– Вы же понимаете, мы не должны говорить ему, что мятеж оказался ненастоящий. Если это всплывет, Альфред будет выглядеть круглым дураком… кстати, я не сказала Грейс…
– Нет, не надо. Жаль портить ей удовольствие – антианглийский мятеж как раз по ней – она будет в восторге!
– Филип говорит, если мы поддержим вымысел, то есть некоторая надежда заставить их всех одуматься. Что же касается мальчиков, Альфред не знает всего. Когда уйдут все эти люди, мне придется объяснить ему насчет Янки и шоу-бизнеса. Шарль-Эдуар, уж эти дети!
– Не беспокойтесь. Мы скоро сбудем их с рук – в тюрьму.
– А вот и Филип, как хорошо! Что там?
– Нормально. Уйдя от вас, я провел все это время с газетчиками. Лучшая постановка года. Ни один не догадался. Сообщения будут потрясающие, вот увидите.
Газеты подыграли точь-в-точь как рассчитывал Филип. Те, что заслуживали уважения, сообщали вполне взвешенно и корректно, что несколько сотен студентов собрались возле британского посольства, выкрикивая лозунги, и через полчаса добровольно разошлись. Эти репортажи сопровождались комментарием редакции, где говорилось, что если между Францией и Англией имелось серьезное недопонимание, то настало время разрешить его. Вероятно, англичане использовали не самые тактичные методы, заявляя свои законные притязания на острова Менкье. Нет сомнения, что было необходимо оказать гостеприимство доктору Ниаму (ныне находящемуся в Пекине), однако время его визита оказалось неудачным. Что же касается Европейской армии, то хотя мы в Англии и осознали ее желательность и неизбежность, но не проявили большого понимания трудностей Франции в этом отношении. В общем, нам следует стремиться поддерживать хорошие отношения с нашими друзьями, поскольку врагов у нас достаточно. Французские газеты были еще более лояльны, углубляясь в историю Антанты и утверждая, что такому крепкому содружеству не могут угрожать несколько студентов, демонстрирующих дурные манеры.
Группа Ворчуна доложила о происшествии в своем оригинальном стиле:
«ЧЕЛОВЕК ИЗ ”ДЕЙЛИ ПОСТ” НА МЯТЕЖЕ В ПАРИЖЕ:
Я ШЕЛ РЯДОМ С ДЕСЯТЬЮ ТЫСЯЧАМИ ПРОТЕСТУЮЩИХ»
Согласно Мокбару, устрашающая толпа, алчущая британской крови, собралась на улице Фобур, совершенно не контролируемая полицией, которая выглядела так, будто готова примкнуть к бунтовщикам. Это напомнило ему худшие дни Парижской коммуны. Никакого упоминания об укрывании среди старинных безделушек. Героический Мокбар толкался в гуще молодых дьяволов, которые, догадайся они, что он британец, уничтожили бы его на месте. В то время как в стенах посольства стенали женщины и плакали дети («Это вы с Чангом, Норти», – сказала я), сам посол улизнул через заднюю дверь и укрылся на набережной Орсэ. А его первый секретарь пил в баре ближайшего отеля.
В редакционном комментарии лорда Ворчуна говорилось: британские жизни в опасности, британское имущество под угрозой. И где же? За железным занавесом? В диких землях за морями? Ничего подобного. Это происходило в Париже. Как же наш посол, наш пасторский теолог ответил на бесчинство? Находился ли он на своем посту? Мы считаем, что должно быть проведено всестороннее расследование событий этого черного дня в истории британской дипломатии. Если сэр Альфред оказался не в состоянии выполнить свой долг, он должен уйти.
Высказывания лорда Ворчуна, как обычно, доставили большое
