Тед.
– Можно прочесть?
Он выкопал из хоккейной сумки компьютер. Они делили один ноутбук на всех, чтобы делать уроки на трибуне ледового дворца, пока ждут друг друга.
– Можешь… поправить типа грамматику и всякую там хрень? – попросил он.
– Ты должен научиться делать это сам, – недовольно ответила старшая сестра, но, конечно же, она поправит грамматику.
Они подъехали к городу, и тут отец кашлянул, а Тед, Тобиас и Тесс, как образцовые старшие дети, сразу же стали галдеть, шуметь, шутить и даже петь, чтобы только Тюре не посмотрел в окно и не спросил, что там написано на дорожном указателе.
Как будто он сегодня не услышит слово «шлюха».
* * *
Элизабет Цаккель закурила новую сигару и, поедая вареную картошку прямо из кастрюли, стала смотреть хоккей на трех экранах. Люди, которые хвалили Цаккель как тренера, часто говорили о ее стратегических и аналитических способностях, но ее главный талант был в том, что она редко чему-то удивлялась. Дело в том, что она трактовала информацию как есть, а не как бы ей того хотелось. Она столько раз видела, как тренеры дают игроку слишком много шансов либо вообще не дают ни единого, исходя из того, что, в их представлении, может случиться. Те же тренеры говорят про «инстинкт» и про то, что хоккей нужно «чувствовать нутром», но единственным чувством «нутра», которое допускала Цаккель, был понос, а все, что касалось хоккея, она хранила в голове. Поэтому она могла выкидывать игроков из команды, пусть они и замечательные люди, она даже не задумывалась, хорошие они хоккеисты или нет: единственное, что ей требовалось, это чтобы они были правильными хоккеистами.
Люди называли ее циничной, но она не понимала, как еще можно выигрывать матчи. Мечтать о победе? Прийти к ней путем рассуждений, используя справедливые и убедительные аргументы? Она была убеждена, что исход большинства сезонов предопределен еще до их начала, великие команды получаются путем подбора игроков, а не усилиями тренера, надрывающего глотку до состояния инфаркта. Прошлой весной, когда Бьорнстад был в ударе, журналисты вдруг назвали клуб фабрикой талантов, а Цаккель – гениальным тренером. Сама она считала, что им стоило бы определиться: либо это заслуга талантов, либо ее. Ведь что она, по сути, сделала? Она не сделала из Амата звезду, она просто позволила ему играть. Она не научила его, как стать лучше, она просто поместила его в такие условия, где он совершал меньше ошибок. Люди в городе сплетничали, что она «проверяет» своих игроков, что она подвергает их «психологическим экспериментам», но это же неправда. Она просто пытается выяснить, с какими ослами она имеет дело, чтобы знать, на каких из них можно сразу махнуть рукой.
Поэтому после того, как к ней приходил Бубу и говорил об Амате, она сидела в кухне перед своими экранами, курила и делала записи. Может, с чувствами у нее так себе, но она не была лишена эмпатии, она понимала: огромное Бубино сердце хочет лучшего для всех игроков, особенно для Амата. Но задача тренера, в конце концов, – не воспитывать людей, сколько бы рекламных брошюр и красиво сформулированных «законов об этике» клуб ни предъявлял СМИ, задача тренера – выигрывать матчи. Результат измеряется не чувствами, а таблицами. Поэтому на одном экране Цаккель просматривала матчи Амата из прошлого сезона, а на двух других, для сравнения, – матчи других игроков из других команд. Она обычно так делала, чтобы прощупать силы противника и попытаться предвидеть, какие игроки могли бы доставить Амату проблемы. Теперь она делала это, потому что искала человека, который мог бы его заменить.
Быть может, это цинично, быть может, даже бесчувственно, но она трактовала ту информацию, которая у нее есть: Бубу один из лучших друзей Амата, и никто не верит в своих друзей так, как Бубу. Если даже Бубу думает, что Амат настолько уязвим, что ему, чтобы захотеть играть в хоккей, вместо того чтобы спиваться дома, нужен мотивирующий звонок тренера, значит, все потеряно. Цаккель знала, что Бубу пришел сюда, чтобы дать своему другу последний шанс, но вместо этого он лишил его всех шансов.
* * *
Когда становишься родителем, никто не рассказывает тебе, что это ловушка, вопрос с подвохом, злая шутка: потому что твоих усилий никогда не будет достаточно и ты никогда не сможешь победить.
Йонни остановил машину у ледового дворца в Бьорнстаде. Его телефон надрывался, коллеги ждали его в лесу, он до последнего думал, не проводить ли детей внутрь. Дочь видела это.
– Не волнуйся, папа. Это написали сопливые придурки. Все будет нормально. Я прослежу за Тоббе, чтобы он не впутался в драку.
– Ты уверена? Как-то мне… ну, то есть я могу пойти с вами и побыть там немного… – начал отец.
Тобиас и Тед вытащили свои баулы из багажника. Они – дети одних родителей, между ними всего два года разницы, но они с таким же успехом могли бы принадлежать к разным биологическим видам. Йонни боялся, что от одного он требует слишком много, а от другого слишком мало. Прошлой весной он был на одном матче Теда и, как всегда, его сто раз просили сесть, но он не слушал. Тед играл посредственно, вернее, он, конечно, играл хорошо, на льду он был лучшим, но мог бы играть еще лучше. «Это все крики», – сказала под конец Тесс. Йонни, как всегда, не понял ее и, злобно зыркнув на родителей из противоположной команды, сказал: «Да-да, они жутко орут, но Теду нужно научиться не обращать внимания на крики и выкладываться по полной!» Тесс тихо вздохнула и сказала правду: «Папа, до их криков ему нет никакого дела. Ему мешаешь только ты». Йонни не посмел посмотреть ей в глаза, он стоял на трибуне, с такой силой вдавив руки в карманы, что продрал в них дырки. А потом пробормотал: «На Тоббе я точно так же кричу, дело не…» Тесс покачала головой и честно ответила: «Нет. Ты сам знаешь, что это не так».
Остаток матча Йонни сидел. Тесс была права. Он больше кричал на Теда, потому что видел его потенциал, и меньше на Тобиаса, потому что видел, что тот уже достиг своего предела.
– Да все будет нормально, папа, честно! – настаивала Тесс.
Она помогла Тюре отстегнуть ремень. Малыш смеялся, предвкушая встречу с друзьями. Он казался милым и мягким, но вообще-то он – торнадо. Последний раз, когда Йонни вышел из себя из-за какой-то его проделки и Ханна спросила, что его так разозлило, Йонни в отчаянии ответил: «Потому что это наш ЧЕТВЕРТЫЙ ребенок, а я до сих
