Очевидно, что каждое слово Сталина приобретало особый вес прежде всего потому, что это было слово диктатора, обладавшего огромной властью, вызывающей одновременно и ужас, и священный восторг. Со временем он выработал и внешние манеры мудрого арбитра. Во время совещаний он не смешивался с массой заседавших, а прогуливался с трубкой в руках. Под завороженными взглядами присутствующих он рассуждал вслух, словно взвешивая решения. Публично Сталин никогда не говорил о себе как об особенном или великом человеке. Достаточно было и того, что об этом во все трубы, доходя до абсурда и истерики, грохотала официальная пропаганда. Осознавая значение «скромности» для подчеркивания величия, Сталин представлял себя лишь учеником Ленина, слугой партии и народа. Все проявления этой «скромности» были тщательно продуманы. Сталин демонстрировал смущение и даже возмущение бурными аплодисментами, неизменно встречавшими его появление. Пересыпал свои речи извинительными фразами и панибратскими шутками. Некоторым из своих посетителей на даче Сталин помогал снять одежду. Сам же, прибыв на прием, устроенный Мао Цзедуном в Москве в январе 1950 г., поздоровался с гардеробщиком, но отказался от его услуг. «Благодарю, но это, кажется, даже я умею», – сказал Сталин, снял шинель и повесил ее на вешалку[396]. Напускная скромность, впрочем, не мешала Сталину «по достоинству» оценить самого себя. В 1947 г. он лично отредактировал собственную официальную биографию и вписал в текст такие фразы: «Мастерски выполняя задачи вождя партии и народа и имея полную поддержку всего советского народа, Сталин, однако, не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования». Общий тираж этой биографии вождя составил 13 млн экземпляров[397].
Важным условием удержания власти Сталин, несомненно, считал внушение непогрешимости своей политики. Он редко признавал допущенные просчеты вообще, а когда признавал, никогда не называл их своими. Ошибочные решения и действия приписывались «правительству», чиновникам или чаще всего проискам «врагов». Принцип личной ответственности за провалы Сталин категорически отвергал. Себе он приписывал только достижения. Неограниченная власть не могла не развить в Сталине, как и в других диктаторах, веру в свои особые качества и способность предвидения. Однако, в отличие от Гитлера, который был настроен мистически, представления Сталина о личной непогрешимости вытекали скорее из его подозрительности и страхов. Он был уверен, что может полагаться только на себя, потому что вокруг слишком много врагов и предательства. В отдельные моменты эта политическая паранойя достигала масштабов невероятных трагедий, как, например, в 1937–1938 гг.
Глава 4
Террор и война
Сталин, Ежов и массовые операции НКВД
Судя по многим фактам, в 1936–1937 гг. Сталин окончательно утвердился в мысли, что партию и страну в целом необходимо подвергнуть массовой и жестокой чистке. Причем на этот раз речь шла даже не об изоляции «врагов» в лагерях, но об их окончательном физическом уничтожении.
Новый импульс репрессиям придал первый московский открытый процесс над лидерами бывших оппозиций в августе 1936 г. Подсудимые Каменев, Зиновьев и другие известные деятели партии после долгих пыток были объявлены «террористами» и «шпионами» и расстреляны. Вскоре после этого суда Сталин назначил Ежова наркомом внутренних дел. Под руководством Сталина Ежов начал подготовку новых процессов и усилил чистку аппарата. В январе 1937 г. был проведен второй открытый московский процесс, на этот раз над бывшими оппозиционерами, занимавшими руководящие должности в хозяйственных ведомствах. Их также обвинили во «вредительстве» и «шпионаже». Соратники Сталина, скомпрометированные связями с вымышленными «врагами», подчинились силе. Один лишь Орджоникидзе продолжал защищать своих сотрудников от арестов. Между Сталиным и Орджоникидзе возник конфликт, завершившийся самоубийством Орджоникидзе[398]. Этот акт отчаяния лишний раз показывал, что члены Политбюро не могли ничего противопоставить Сталину, опиравшемуся на силу карательных органов. Соратники вождя, не говоря уже о функционерах среднего уровня, были разобщены. Каждый надеялся спастись в одиночку.
В таком состоянии уже поредевшая после первых арестов советская номенклатура пришла к очередному пленуму ЦК партии в конце февраля – начале марта 1937 г. На пленуме Сталин дал указания о продолжении репрессий. По докладу Ежова пленум санкционировал открытие «дела» против бывших лидеров «правого уклона» Бухарина и Рыкова. Третий из «правых», Томский, покончил жизнь самоубийством в августе 1936 г. Бухарина и Рыкова арестовали, а в марте 1938 г. на третьем большом московском процессе приговорили к расстрелу. Как обычно, расправы в Москве отозвались многочисленными арестами по всей стране.
Репрессии, охватившие без исключения все звенья партийно-государственного аппарата, с особой силой обрушились на силовые структуры – НКВД и армию, которых подозрительный Сталин мог опасаться больше всего. Став наркомом внутренних дел, Ежов уничтожил и своего предшественника Ягоду, и многих его сотрудников. В июне 1937 г. после пыток к расстрелу была приговорена большая группа высокопоставленных военных во главе с заместителем наркома обороны М. Н. Тухачевским[399]. Их обвинили в создании мифической «антисоветской троцкистской военной организации». Это была лишь вершина огромного айсберга. Аресты охватили всю армию. По поводу «дела военных» долгие годы высказывались различные предположения. Последние исследования на основе архивов спецслужб показали, что обвинения против военных, так же как и другие аналогичные акции, были сфабрикованы в НКВД под прямым надзором и руководством Сталина. Они не имели под собой никаких реальных оснований[400].
До определенного момента репрессии наверху лишь в некоторой степени затрагивали рядовых граждан. Однако во второй половине 1937 г. террор обрушился на широкие массы советского населения, что, собственно, и сделало его «большим». После открытия архивов мы узнали, что суть Большого террора 1937–1938 гг. составляли несколько массовых карательных операций[401]. Решения об их организации принимало Политбюро под руководством Сталина. Самая значительная из таких операций (ее называли операцией против «антисоветских элементов») проводилась на основе приказа НКВД № 00447, утвержденного Политбюро 30 июля 1937 г. План операции, назначенной на август – декабрь 1937 г., был следующим. Для каждой области и республики устанавливались количественные задания на расстрелы и заключение в лагеря. Уничтожение людей планировалось так же, как производство зерна или металла. Всего на первом этапе предполагалось направить в лагеря около 200 тыс. человек и расстрелять более 75 тыс. Однако важно подчеркнуть, что в приказе № 00447 был заложен механизм эскалации террора. Предусматривалось, что местные руководители имели право запрашивать у Москвы дополнительные лимиты на аресты и расстрелы. Всем было ясно, что такое право является на самом деле обязанностью. На практике так и произошло. Быстро выполнив первоначальные задания, исполнители на местах посылали в Москву новые «повышенные обязательства» и почти всегда получали их одобрение. При поощрении центра первоначальные планы уничтожения «врагов» были перевыполнены в несколько раз.
