Сейчас же мы говорили у меня в кабинете. Я сразу перешел на деловой тон. Сказал, что жду от контрразведки помощи. "Мы будем строить в районе Плещениц два батальонных района. Я сегодня привез распоряжение об этом. Работа срочная и очень важная. А главное, нам важно скрыть, что мы это строим. Я думаю дополнительно "закрыть" 3-4 района. Во всех этих районах начнем работы, но действительные только в одном. Все районы возьмем под охрану, но самая бдительная охрана - в действительном районе. Надо, чтобы и птица непотребная не пролетела туда".
Не знаю, зачем он приходил, но моя экспрессия захватила его. Лицо, правда, никак не реагировало, но разговор он вел по моей теме и весьма заинтересованно. Я попросил, чтобы он помог в подборе охраны и людей, которые будут вести работы в ложных районах. Он сказал: "Я поручу это Черняеву". И тут я решил идти на пролом.
- Видишь ли, я на него не очень надеюсь, - и я рассказал историю с ним в сапбате 4 ск. - Не очень он любит работать. А это дело требует внимания, добросовестности и много труда. А кроме того, я думаю, что он относится ко мне не очень дружелюбно. А это может помешать делу.
- Хорошо! - Сказал он, - Я это дело обдумаю. Надеюсь, сделаем так, чтоб все обернулось на пользу нашей партии и народу.
На этом и закончилась наша первая встреча.
Первая, но далеко не последняя. Часто я встречался с Кириловым. Еще чаще вспоминал, в связи с начавшимися арестами в УР'е. Тяжкое чувство оставил во мне последний период моего пребывания в Минском УР'е. С одной стороны, я не мог не чувствовать удовлетворения от того, что совершил столь огромное продвижение по службе. Не могли не радовать и бесспорные трудовые успехи на новом поприще. Но с другой стороны, не было той радости творчества, что во время практики. Теперь тоже делалось дело. И пожалуй более квалифицированно, но сердце не радовалось, а было в тревоге. Постоянно как будто кто-то подозрительно наблюдал за твоими действиями. Эта "беспричинная", не ясно осознаваемая тревога усиливалась с каждым новым арестом. Я же весь УР исколесил многократно, знал всех командиров полков и артпульбатов, со многими вступил в приятельские отношения. И вот одного, другого, третьего... арестовывают. Остальные на глазах меняются. Исчезла прежняя откровенность, непринужденность. Люди начинают смотреть на тебя подозрительно, иные со страхом.
Я хорошо знал полковника Кулакова, командира 39 полка, лучшего, по-моему, из командиров полков. Я с ним крепко подружился в деле, в службе. И вот начинаю видеть его все менее и менее общительным. Потом его вызывают на дивизионную партийную комиссию (ДПК) - обвиняют "в связях с врагами народа". И это потому, что он служил вместе с людьми, которые оказались арестованными. В партийной формулировке это звучит "оказались врагами народа". Не "арестованы по подозрению", а "оказались врагами народа". Раз арестованы, значит "оказались". Кулаков резонно говорит, что знал этих людей как честных и добросовестных командиров и совершенно не был осведомлен об их враждебной деятельности. Но его из партии исключают за "связь с врагами народа". Убитый, он едет домой. На въезде в городок его поджидают молодчики Кирилова, пересаживают в "воронок" и, не дав повидаться с семьей, везут обратно в Минск - в тюрьму.
За Кулаковым на ДПК потащили командира 38 полка - полковника Куцнера. Обвинение такое же и решение тоже "исключить из партии за связь с врагами народа". Уже много лет спустя я от прошедших такое исключение узнал, как дальше развертывались события. В тюрьме следователь предъявлял обвинение: "связь с врагами народа". Основание - решение партийной организации. А дальше: "Рассказывайте о своей вражеской деятельности!" И... пытки. Вот и вся несложная механика размножения врагов народа. После ареста такого "связанного с врагами народа", как Кулаков, начались аресты тех, кто был связан с ним. У Кулакова в полку, вскоре после его ареста, были арестованы начальник штаба полка, командир артпультбата и далее пошли арест за арестом всех, кто был связан с Кулаковым по службе. В связи с этим люди стали бояться ходить к начальнику даже по его вызову. Я сам чувствовал, как вокруг меня создается пустота. Приедешь в часть, а офицеры разбегаются. На всякий случай - может, меня завтра арестуют, и его потянут к ответу за связь со мной. Полк Кулакова лучший в дивизии - на глазах разваливался. Солдаты открыто говорили... Нет, не в защиту невинно арестованных командиров. Наоборот: "Кто нами командует!!! Враги народа умышленно поставят нас под убой. Надо всех офицеров "перешерстить". Ведь их всех Кулаков принимал. Знал, кого принимает. Ненужных ему отчислял из полка".
Но в 38 полку события пошли по-иному. Когда Куцнера исключили, он пошел на вокзал. И совершил такое, чего никто не ожидал. Его, как и Кулакова, ждали дома - на ст. Дзержинск железнодорожной линии Москва - Негорелое, а он по той же линии поехал в другую сторону - на Москву. Осенью, когда я приехал в Академию Генерального Штаба, случайно встретил Куцнера. От него я узнал об этом его маневре. Мы в УР'е никто не знали, где он. Кирилову же, который знал, конечно, его адрес, было невыгодно рассказывать о своей "промашке". Поэтому мы все считали Куцнера арестованным.
Когда мы встретились с ним в Москве, он мне рассказал: "Иду на вокзал, а в голове - в Дзержинске ждет арест. Надо подаваться в Москву. Если распоряжение оттуда, то пусть там и арестовывают. А если местное творчество, зачем лезть к ним в пасть. На вокзале иду к кассе, а сам внимательно осматриваюсь. Вижу одного кириловского молодца. Подхожу к кассе, беру демонстративно билет до Дзержинска и иду гулять на улицу. "Молодец" успокоился и исчез. За мной никаких "хвостов". Видимо, было дано задание только до вокзала сопроводить. Но я на всякий случай походил, пока подошел поезд от Негорелого на Москву, затем зашел в уборную, выбросил "в очко" фуражку, расстегнул китель, дождался, пока поезд тронулся, и как уже едущий пассажир вскочил в вагон на ходу и пошел по поезду "искать свое место". Нашел начальника поезда, заплатил ему, и он меня устроил в мягкий вагон.
В Москве явился в Главное Управление Кадров и заявил, что обратно не поеду. Согласен на любое назначение, но обратно ни в коем случае". Его назначили преподавателем в академию им. Фрунзе.
Это тоже особенность того времени; тот, кто не как я, понимал обстановку и чувствуя приближение ареста, уезжал в другое место, избегал его, как правило. Когда найдешь этого, сбежавшего, да еще надо представлять доказательства его "преступной деятельности". А доказательств нет. Они могут появиться только после того, как он будет арестован. А "план" (по арестам) надо выполнять. Поэтому предпочитали брать сидящих на месте, а не гоняться за "бегунами". Все равно и тот, и эти ни в чем не виноваты, но "показания", если хорошо "поприжать", дадут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
