Теперь кончу о Над. Гр. Цинской. Знакомства моего с нею было всего 2 месяца в 48 году. Они приезжали в Одессу летом из имения, и потом по отъезде я слышала, уже через год впрочем, что Бог дал ей еще сына Михаила и вскоре она скончалась 23—24-х лет. С тех пор я более ничего не слыхала об этом семействе.
Теперь снова возвратимся в Москву к бенефису г-жи Сабуровой. Спектакль был вообще хорошо составлен: «Русский мужичок и французские мародеры». Эпизод из войны 12-го года. «Женский ум лучше всяких дум». Я играла роль г-жи де Лери. «Вот что значит влюбиться в актрису», роль г-жи Дюмениль, и читала балладу «Светлана» с живыми картинами.
Вот что было написано в фельетоне «Московских ведомостей» об этом бенефисе: «Представляя подробный разбор этого чрезвычайно интересного по участию в нем такой отличной артистки, как П. И. Орлова, спектакля нашему театральному рецензенту, мы не можем не сказать о том, каким громом рукоплесканий встретила московская публика свою бьгошую любимицу, которую она так давно не видала, как рукоплескала она ей, когда при окончании пьесы «Вот что значит влюбиться в актрису» П. И. Орлова подошла к авансцене и прочла следующие стихи:
Я как птичка прилетела На призыв семьи родной; Но надеяться не смела Вас обрадовать собой, Мне хотелось без искусства Задушевные слова Молвить здесь в порыве чувства: Здравствуй, матушка-Москва! Здравствуй, древняя столица, Колыбель счастливых дней И судья и баловница Первой юности моей! И тебя я вижу снова, Драгоценный сердцу край, Чтоб сказать тебе два слова Только: здравствуй и… прощай!
Еще прежде окончания стихов, прекрасно прочитанных этою артисткой, при стихе:
Здравствуй, матушка-Москва! — восторженные рукоплескания прервали чтение артистки и долго не дозволяли ей продолжать его, а по окончании публика потребовала повторения, рукоплесканиям и вызовам не было счета. 24-го числа было повторение бенефиса Сабуровой 1-й. Восторг, возбужденный в публике игрою Орловой, был такой же, как и в бенефис. Пред окончанием спектакля П. И. Орловой был подарен браслет, приношение московской публики чудному таланту этой прекрасной артистки». Да, моя родная Москва вполне доказала, что любит и помнит меня.
Возвратясь в Петербург утром 26, и, как теперь помню, это было воскресенье, мне говорят, что я играю две роли и должна в 10 часов ехать на репетицию. Это меня сильно огорчило, и, приехав на репетицию, я много высказала начальнику репертуара — Федорову, говоря, что, всегда выказывая мне участие, он не подумал, что этот физический труд может чрезвычайно быть вреден для моего здоровья. Тем более что назначена была пиеса «Демон», где у меня огромная роль, вся основанная на крике и ломанье. Эту пиесу я всегда называла моей гимнастикой. И действительно, натурально и с чувством не говорила ни одного слова, а только выделывала разные эффекты. И прежде не смели назначать с этой пиесой другую роль для меня, но зато уже за этот сюрприз я и сыграла с ними шутку, и вышеозначенную пиесу «Г-н Русаков» играя в первый раз час с четвертью, тут управляла сценой, как Самойлов в столетний юбилей театра, и кончила пиесу в 25 минут. Конечно, с согласия артистов, которые, жалея и любя меня, позволили мне действовать по моему усмотрению, и я, зная почти всю комедию наизусть, потому что и эту пиесу убавляла при ее постановке, все-таки кончила спектакль с успехом. А на другой день в бенефис Линской играла новую роль, которую учила на жел. дор. на диване 1-го класса.
Еще в 1853 году я выписала из Одессы сестру с тремя детьми. Ее муж Мих. Анд. Шуберт еще ранее оставил службу в Одессе и Москве и перешел в Харьков. Сестра немного позапуталась в Одессе, я уплатила ее долги, попросила перевести ее в Петербург на службу и поместила у себя. Немножко тяжело мне рассказывать про наше житье-бьггье, но… не упоминая обо всем, я упомяну только все касающееся до меня в ее жизни. Прежде всего она доставила мне много горя своей болезнью, у нее сделалась рожа на голове, и я, не жалея ни денег, ни собственного здоровья, просиживала над ней ночи. Господь помог, и, когда она стала выздоравливать, доктора посоветовали ей обрить волосы, и от этого она казалась еще моложе. До того, что 24-го сентября 1853 года возила я приезжую из Москвы мою старую знакомую Ф. П. Ланину в Царское Село, и там у дворца встретили приехавшего в коляске цесаревича Ал. Ник. с супругой, и он, ответив на наш поклон, с своей ангельской улыбкой обратясь ко мне, спросил: «Не желаете ли посмотреть дворец?..» — «Если дозволите, ваше высочество». Он обратился к вышедшему его встретить гофмаршалу Вас. Дм. Олсуфьеву и сказал: «Прикажите им все показать». Цесаревна Map. Алекс, вошла во дворец, а цесаревич уехал верхом. Тут же подали кабриолет и вышел красавец покойный цесар. Ник. Алекс, и ныне царствующий император Ал. Ал., и мы полюбовались, как первый, погладив лошадь, ловко вскочил в экипаж и торопил своего братца. В. Д. Олсуфьев, который знал и любил меня с юных лет, тотчас приказал позвать чиновника и поручил провожать нас, а сам, как всегда, приветливо поговорив со мной и поглядев на сестру, бывшую в чепчике, спросил: «А эта — ваша дочка?» Тогда я, шутя, сказала:
«Что это как вы меня обижаете, В<асилий> Д<митри-евич>! Эти сестра моя и моложе меня <на> 10–11 лет». — «А я думал, что ей 14–15 лет». Когда мы ходили по дворцу, то этот ангел! эта святая страдалица императрица Map. Ал. приказала даже привести нас в свой кабинет и сама, из двери спальни, милостиво глядела на нас. Сестра была очень хорошенькая собою, невысокого роста, чрезвычайно грациозная и прекрасно исполняла роли молодых невинных девушек. Что же мудреного, что при всем этом, а главное при ее ветрености, у нее было множество ухаживателей! А у меня за нее очень смешные объяснения, подобные следующему. Меня посещали очень немногие; я не желала заводить большого знакомства да не имела на это и времени; но с водворением у меня сестры началась атака на мою квартиру. Ко мне приезжали представляться, знакомиться, но я всем отказывала. Однажды, ее не было дома, приезжает какой-то г-н Вольф, военный, и просит позволения меня видеть. Я, предполагая, что это какой-нибудь автор с новой пиесой (они ко мне часто являлись), приняла его. Вместе со мной вышли в гостиную двое меньших детей сестры: Александр 6-ти лет и Владимир 3-х. Я спросила, что доставляет мне удовольствие видеть г-на Вольфа, и он без церемоний начинает мне делать выговор за мой образ жизни. Что я поступаю слишком жестоко, не позволяя никому приезжать, чтобы иметь честь и удовольствие проводить у нас время, тем более имея такую прекрасную девицу, как моя сестра… Я улыбнулась, поблагодарила его за любезности и сказала, что, во-первых, мы очень заняты с сестрой нашей службой, а во-вторых, сестра, имея священные обязанности, этих детей, да еще старшего, который уже ходит в гимназию, должна посвящать им свободное время. Мой молодой герой весь вспыхнул и с досадой отвечал: «Вы изволите смеяться надо мной или говорите это, желая унизить вашу сестру, может ли быть, чтобы такое милое наивное существо могло иметь столько детей, да еще в гимназии». — «Спросите их, если вы мне не верите». Он действительно обратился к детям и спросил: «Где ваша мамаша?»— «На лепетиции», — отвечал Саша. «А как ее зовут?»— «Александра Ивановна». И опять-таки, с сомнением глядя на меня, он сказал: «И это дети такой прелестной, молодой женщины!» А Саша, как всегда, был очень смелый ребенок, вдруг сказал: «Наса мамаса пле-сывая». Влюбленный пришел в ужас: «Помилуйте, что же это он говорит, у нее прелестные, роскошные волосы!»— «Это парик, — отвечала я хладнокровно, — после болезни она обрилась». Помню, что этот господин уехал с предлинным носом и, кажется, оставил свои домогательства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
