5-го марта. Утром у обедни; вечером ездила с сестрой в школьный театр, там сидела и много говорила с Тургеневым.
7-го марта. Привел Господь быть у обедни. Кофе пила у Марии Андреевны Третьяковой, чтобы видеть ее брата Михаила Андреевича и, рассказав ему все, получить выговор и подкрепление, которое, признаюсь, мне весьма нужно; и хотя я не нахожу особенного удовольствия в этих развлечениях, но и не стараюсь избегать их, а это дурной знак. Вместе с сестрой обедала у Ивановских, домой вернулась в 11, теперь хочу спать, а надо учить роль — много работы.
11-го марта. Три дня ничего не записывала!.. Как много я занимаюсь своей нравственностью!.. И все еще себя оправдываю, что я ничего не говорю и не делаю, да что в этом польза, когда и хорошего я тоже ничего не говорю и не делаю.
18-го марта. День Ангела сестры. Была в церкви, служила молебен; потом поехала на репетицию, где мне все показалось так пусто и так скучно, что я уехала, не дождавшись конца. Вечером у нас было много гостей; обедали брат, Варя и все их семейство. Слава Богу, все было хорошо и благополучно!
19-го марта. Все утро была дома, убиралась после вчерашнего, а вечером ездила с сестрой в концерт инвалидов, где видела всю царскую фамилию.
25-го марта. С 21-го числа порядочно прохворала; только вчера через силу привел Господь быть у Всенощной в Училище, где Алексей Михайлович Максимов великолепно читал Шестопсалмие. Сегодня ездила с маменькой на Волково: сороковой день кончины Александра Ивановича С^илье, и мы служили особо в церкви Пономарева. Только и успела прочесть на этот день Четьи-Минеи, а то весь день были гости. Помилуй и сохрани меня Боже от рассеяния!
26-го марта. Весь день дома по случаю ужасной погоды, нанималась работой; для угождения матушки играла с ней в карты, но успела и дельным заняться: во время обедни читала Акафист Ангелу-хранителю и Четьи-Минеи. Во время Всенощной — Акафист Пресвятой Богородице.
27-го марта. Целый день учила роли и занималась работой. Была у Всенощной, потом приехал Великополь-ский, просидел до 11-ти часов; по отъезде его поневоле поиграла с матушкой в карты, а теперь пора спать.
4-го апреля. Давно не записывала, потому что очень однообразно проводила время: или дома, или в гостях играла в лото, поэтому поздно ложилась и не могла писать. Каждый день упрекала себя за эту пустую, беспорядочную жизнь и каждый день делала то же самое. Благодарю Господа, что хотя в церкви бывала и молилась с благодатными слезами. Опять начала говеть и первую Всенощную слушала в церкви Спаса Преображения. Помоги Господи окончить благое желание.
Что было для меня особенно трудно — это возиться с сестрой. Она моложе меня на 11 V2 лет и совершенно различного характера и верования. Она так соскучилась жить со мной и с матушкой, что по приезде моем из Москвы, после шести дней моего отсутствия, я не нашла ни ее, ни детей. Она переехала в дом Министерства внутренних дел, где тогда жил и служил Степан Дмитриевич Яновский. Говорить об нашем общем горе я не буду. С этих пор мы сделались почти чужими друг другу. Матушка очень плакала, брат сердился, а я предоставляла все воле Божией, молилась и просила Его помощи, и Господь так утешил меня, что с тех пор я могу только благодарить Бога за все мое прошедшее и настоящее. Жила я с матушкой в спокойствии и в довольстве. Театральные дела меня не занимали и не огорчали, потому что я никогда не была завистлива. Изредка приезжал ко мне муж мой. В это время он, получая пенсию, жил в Боровичах. Несколько раз помешался в деревне у своих племянниц, но по характеру нигде не мог ужиться. Я всегда принимала его ласково, но на его намеки, на его желание жить со мною всегда отвечала откровенно, что если я могла с ним ужиться, как жила 16 лет, то мою старушку-матушку не желаю подвергать прежним неприятностям, да и квартира моя не была так велика, чтобы уделять для него лишнюю комнату. А главное: я уже так привыкла к моей разумной свободе, что мне тяжело было подчинять себя его вспыльчивости и капризам. Впрочем, я всегда с признательностью вспоминаю, что он никогда не хотел употребить данной законом власти мужа над женой и не вызывал меня играть в провинциях. В 1854 году была Крымская война.
Читая газеты и слушая письма Николая [вановича Пирогова, которые он писал жене, а г-н Веневитинов привозил по понедельникам на вечера к Глинкам, душа моя рвалась на помощь страждущим! Особенно, когда он выражал благодарность императрице и Елене Павловне за присылку сестер милосердия и описывал пользу, приносимую ими. Я часто говорила об этом с Н. И. Гречем, высказывая желание ехать в Крым, но он всегда старался отвлечь меня от этих мыслей и говорил, что этим я могу возбудить только говор и насмешки, что актриса поехала показывать себя на театр войны. Я молчала, но не заглушала в себе желание исполнить задуманное. Настал роковой день 18 февраля 1855 года. Я говела и в два часа поехала исповедаться к свящ. Дебольскому в Коммерческое училище. Дверь была заперта, и я вошла в магазин Лапиных; вижу — там какое-то смущение… Главный приказчик Иван Федорович спрашивает меня тихонько: «Вы ничего не слыхали?» — «А что?» — «Говорят, государь скончался…» Меня как громом поразило. Я вышла, взяла извозчика и поехала ко дворцу. Там увидала множество народа… спросила полицейского: правда ли, и услыхав подтверждение, возвратилась в церковь и вместо испове-ди вместе с батюшкой поплакала горько. На другой день после причастия поехала во дворец, но там сказали, что Клодт снимает слепок лица и руки. (Мне после дарил Н. И. Греч эти вещи — но маски я не взяла, а могучую руку храню до сих пор.) Зная, что после этой страшной катастрофы театры закроются, мое желание ехать в Крым еще более возгорелось!..
Я начала спрашивать, сколько времени продолжится траур, и никто не мог сказать ничего верного. Владимир Иванович Панаев передал мне со слов министра двора Владимира Федоровича Адлерберга, что государь Александр Николаевич так убит горем, что никто не смеет спрашивать об увеселениях. Наконец в 1-й день Пасхи Адлерберг решился спросить, и государь отвечал: «Хотя родитель завещал не делать обычного траура, но открыть увеселения слишком рано. В провинции могут начать 18-го мая — через 3 месяца после кончины, а в столицах — после Успенского поста — 16-го августа». Все это я услыхала на второй день Пасхи — на вечере у Глинок. Душа моя закипела, и я сказала тихонько Вл. Ив. Панаеву: «Завтра директор представит мою просьбу об отпуске к министру — прошу вас постараться, чтобы она была исполнена и чтобы меня отпустили с жалованьем». Он стал расспрашивать, куда я еду? И ему как доброму, хорошему и любящему меня человеку я сказала правду… он заплакал, сказал Фед. Ник. и Евд. Пав. Глинкам. Все начали убеждать меня оставить мое намерение, представляя разные ужасы… но я просила их предать меня воле Божией и только помочь мне в чем будет нужно. А главное — взяла с них слово никому не говорить, имея уже в голове, как все устроить втихомолку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
