— Ну, ты покажи мне своё чудо, пока я не выпил ещё.
Степан открыл конверт и осторожно потянул из него. Действительно, рыжие волосы.
— Ты потрогай.
На ощупь — металл. Яснее дело от этого не стало.
— Давай, рассказывай, Стёпка, что это такое. Не пойму я ничего, а непонятного здесь все боятся. Времена нешуточные. Чьи-то волосы — опасно, и золото — опасно. Если мне не доверяешь, давай выпьем и спокойно разойдёмся. Не стану я влипать в тёмное дело сейчас. Возраст уже не тот.
Мой старый одноклассник подождал, пока я выпью, выпил и сам полстакана водки. Мы оба закурили, и он долго молчал.
— Стану сейчас рассказывать, ты подумаешь, я сумасшедший.
— Я ж говорю: не хочешь — не рассказывай.
И вот, что он мне рассказал.
* * *
Накануне отъезда у родителей начались какие-то неприятности, и я чувствовал, что мы не едем, а попросту бежим. До сих пор не знаю, в чём было дело. Один раз я слышал, как отец сказал кому-то по телефону:
— Слушай, ты что-то долго мушкой водишь. А я, ты знаешь, стреляю всегда навскидку. Гляди не перемудри.
И они подолгу о чём-то с матерью совещались у него в кабинете. И мать сказала:
— Значит, где они нас ждать будут, туда мы и кинемся, чтоб им долго за нами не гоняться…
— Я еду туда, где свои люди у меня. А найти нас, везде найдут…
На меня они совсем внимания не обращали, будто меня и не было. Отец только сказал как-то раз:
— Стёпа, ты сейчас, пожалуйста, поменьше путайся под ногами. Но, упаси тебя Бог, в неподходящий момент куда-нибудь исчезнуть. Ты постоянно должен быть рядом с нами. Лучше всего до отъезда, вообще, на улицу не ходи. У нас небольшие неприятности, но поездку я тебе обещаю очень интересную. На всю жизнь запомнишь.
Нельзя сказать, чтоб я сильно испугался тогда. Чего у меня никогда не было, так это страха. Вот сейчас меня страх достал, признаюсь. Очень страшно, Мишка, я тебе расскажу, чего я боюсь. А тогда я просто насторожился. А уехать за границу мне, дураку, хотелось — страсть. Мы прилетели сначала в Рим, но города я совсем не увидел, потому что нас встретил какой-то человек, торопливо усадил в машину и привёз в гостиницу, где мы провели в номере не больше двух часов. Потом нас снова усадили в машину, и мы уехали в Неаполь. Наш провожатый говорил с родителями по-английски. Язык я ведь тогда уже неплохо знал, если ты помнишь, но всё равно, я ничего не понял. Он повторял:
— Господа, это плохой бизнес. Очень плохой. Мне теперь остаётся только бросить нажитое и уехать в Штаты на пустое место. Вам, конечно наплевать…
Отец ему сказал:
— Вы совершенно правы, нам наплевать, обращайтесь к своему руководству.
— К какому, чёрт возьми, руководству? — нервно дёрнулся он. — Кого именно вы имеете в виду?
— Не понимаю, чего вы от нас хотите. Нас списали со счетов, а вы всё думаете, что мы вам что-то должны?
— О, Господи, все вы одинаковые, — сказал этот человек. Он был одет очень неопрятно, плохо выбрит, глаза его бегали и блестели так, будто он собирался заплакать, и пальцы вздрагивали, когда он закуривал, а курил он непрерывно. — Зачем я только связался с вами?
Отец и мать переглянулись и засмеялись:
— Зачем вы с нами связались двадцать пять лет тому назад? Действительно, зачем? — сказала мать. — По-моему, вы хотели вместе с нами вести двойную игру. Теперь вы хотите выйти из этой игры, хотя вас предупреждали, я же вам говорила в Никосии ещё в сороковом году, помните? Я вам сказала, что, пока вы просто агент Абвера, с вас, вообще говоря, спрос невелик. Но вам хотелось больших денег. Вы после войны могли бы года два-три провести в тюрьме, и всё плохое было бы кончено для вас. Но из той игры, которая вам тогда казалась такой привлекательной, никто не выходит до самой смерти. Для нас с мужем она, возможно, уже кончается. Но для вас…
— Хватит, — сказал отец. — Что ты ему лекции читаешь? Где деньги?
— Чек на пятьдесят тысяч долларов, — сказал он и положил чек на стол. — Но, я думал, признаться, что мне тоже что-то причитается из этой суммы.
— Оставьте нас в покое, — сказал отец. — Нам этих денег не хватит и на месяц. Послушайте доброго совета: если вы не хотите, чтоб вам набили голову свинцом, ликвидируйте свои дела и…
— Чёрт бы вас побрал! — сказал жалобно этот человек. — О, господи… У меня родился внук. Чёрт бы вас побрал!
Мне было жаль его, а родители весело смеялись.
— Вы человек религиозный, — сказала мать. — Вы, кажется католик? Так что ж вы богохульствуете? На том свете вас за это по головке не погладят, а вы туда можете попасть каждую минуту. Будьте же благоразумны.
— Иди ты… в задницу! — злобно сказал он. — Проклятая шлюха…
— Куда, куда? Кто я? Ах-ха-ха! Вот таким вы мне больше нравитесь, коллега. Больше похожи на тайного агента. А то вы уж стали напоминать проворовавшегося церковного старосту, вам это не идёт.
Это было, в очень дешёвом номере третьеразрядной гостиницы, в районе, как я понимаю, знаменитых неаполитанских трущоб. Скорее, это даже не гостиница была, а просто ночлежка. Единственное окно выходило во двор, и прямо под нами огромная куча отбросов, над которой стояла тьма мух. Мы там и поселились. Несколько дней не выходили из номера. Была невыносимая жара, духота и вонь. Еду нам приносила какая-то мрачная, усатая и растрёпанная старуха в грязном переднике, она молчала, будто воды в рот набрала. Отец целый день спал, как убитый, мать читала старые итальянские газеты, а я листал журналы и от скуки грыз ногти, нечем было больше заняться. Ночью я почти не спал, потому что родители почему-то именно по ночам говорили, спорили, ссорились, вспоминали о чём-то:
— Помнишь рыжего лейтенанта? Ну, рыжий был такой… Он при Рокоссовском постоянно находился, его потом убили в Кракове.
— Это который просил твоей руки?
— Дело прошлое, я тебе скажу. Он работал на англичан. Он мне, действительно, сделал предложение, только совсем иного характера, хотел меня завербовать, но проговорился, что уж Судоплатов его накрыл. Так он вместо себя собирался меня подставить. А я встретилась с Ежи Ланцкоронским и говорю: «Зачем тебе такой беспокойный пассажир, непонятно чей он и откуда?». Ну, ты ж помнишь Ежи: «Пани хочет, чтобы этого человека не стало? Пани стоит только приказать», и ребята из АК на всякий случай списали его, — она смеялась.
— Да, Ежи… рыцарь. Он любил говорить, что его предки были гетманами. Доигрался он. Я ему открыл коридор в Штаты, он не поехал. Я жалел, когда наши его убрали… Забавно. Я, дурак, из-за этого рыжего чуть от ревности с ума не сошёл. Верка…
— Ой, ну… что-о-о?
— До чего ж ты красивая баба!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
