Волшебная сказка (продолжение)
Она была очень высокого роста, совсем нагая, и её тело ярко светилось в темноте. Длинные, вьющиеся крупными кольцами золотые волосы её сияли ослепительным блеском, и огромные синие глаза горели, словно два фонаря. Она двигалась, легко переступая нежными босыми ступнями по острым камням, как будто не торопясь, и в то же время приближалась ко мне очень быстро. Когда приблизилась, и я её разглядел… Это не была просто красивая голая баба, понимаешь? Помнишь копию Джорджоне у нас дома? Да нет, и это было не то, к тому же у Джорджоне она почему-то брюнетка.
Я почувствовал тяжкий удар в груди, и сердце остановилось на мгновение. В ней была сила, которой у живой женщины никак не может быть. Я остановился и некоторое время молча глядел на неё. Она улыбалась, будто задумавшись о чём-то. Потом в её руке блеснул маленький нож. Она отрезала локон волос — тот самый, который я сейчас прошу тебя захоронить здесь — и протянула мне. Я взял его трясущейся рукой и спрятал в карман мокрой куртки.
— Привет тебе, юный и бесстрашный красавец! — сказала она голосом, который громом отозвался у меня в душе. До сих пор я не знаю, на каком языке говорила она со мной. Просто она говорила, я понимал её. — Помню я тебя ещё ребёнком, когда любовался ты моим изображением в доме отца своего. Я помню твоё волнение в те минуты, достойное настоящего мужчины. С той поры я никогда о тебе не забывала, и ныне — ты мой избранник. Мне служить будешь. Для службы этой муж мой, Гефест, в божественной кузнице своей сковал тебе железное сердце, которое ты чуешь сейчас у себя в груди. Сейчас я не скажу тебе, когда начнётся твоя служба. Иди в посёлок к людям, живи среди них. Этот остров — мои владения, и здесь в малых делах человеческих тебе всегда будет сопутствовать успех. В свободное время, в минуты усталости или тоски приходи в мои горы, чтобы в одиночестве отдохнуть от человеческой суеты. И однажды ты повстречаешь в зарослях меня. Земная жизнь твоя тогда будет закончена, впереди будет бессмертие и вечное блаженство, которое я даю всякому, кто верен мне. Только неверности остерегайся. Я не прощаю неверности и жестоко караю за неё.
В этом селении есть человек, который считает себя моим врагом. Невежественные рыбаки, которые окружают его, думают, будто он сошёл с ума. В действительности это не так. Просто он служит некоему мне неведомому божеству и думает, что этот новый бог велит ему уничтожить семью олимпийцев. К человеку этому прислушиваться не следует, но и бороться с ним не стоит. Не обращай внимания на него. Однако, и не отказывайся, когда он захочет помочь. Всё, что ты получишь, это будет мой дар тебе, а ему, быть может, покажется, что это его заслуга. Для чего обижать безобидного простака? Он так беззлобен, легковерен и по-детски добр, что не сумел за долгие годы меня даже разгневать. Когда молод он был, дивилась я тому, что он не поддавался блаженному вожделению плоти, глядя на меня, но и тогда я не гневалась. Ты увидишь, что на него зла держать невозможно, и я иногда размышляю об этом… О нём я спрашивала премудрого кентавра Хирона, который изредка гостит здесь у меня. И он объяснил мне, что такие, как он — потомки людей золотого века, не знавших зла…
Топот и голоса, которые ты сейчас слышишь, пусть тебя не пугают. Это сатиры из свиты брата моего, Диониса. В ожидании тебя я думала о любви, а ведь в мире нет существа более искусного в любви, чем сатир. Не ревнуй, это чувство недостойное. Пусть они меня немного развлекут, чтоб я не скучала, пока срок не придёт, и ты не станешь моим. Теперь получай мой первый дар. С этого мгновения ты можешь говорить на языке людей этой страны, который они по невежеству считают эллинским. Тебе это поможет. Прощай, и — до грядущего свидания! — всё это она проговорила, неторопливо, и с улыбкой глядя мне прямо в глаза.
После этого, я не понял как, она стала удаляться и будто гаснуть, растворилась в темноте. Пока я шёл к посёлку, в зарослях слышен был топот копыт, голоса и смех, но её голоса я уже не слышал.
К посёлку я подошёл ещё в темноте, и мне пришлось долго ждать рассвета, чтобы выйти на улицу посёлка. Дом Сатыроса я увидел сразу, потому что это был самый большой дом, и крыша его была черепичная. Во дворе дома бегали громадные свирепые псы, и, когда я открыл калитку и пошёл к крыльцу, они с яростным лаем окружили меня. Я же продолжал идти через широкий двор, не обращая на них внимания. Хозяин вышел на крыльцо и наблюдал с улыбкой. Это был старик, лет под восемьдесят, но ещё здоровый, сильный, по-стариковски красивый, с загорелым лицом моряка и внимательными чёрными глазами, всегда прищуренными от привычки смотреть против ветра на сверкающее от солнца море и небо.
— Ты кто? — спросил он меня, конечно по-гречески, и я, действительно, понял его…
На кладбище уже стало смеркаться.
— Слушай, Стёпка, — сказал я. — Боюсь, раздевалку запрут, а у меня ключа нет. История эта, вижу, длинная. Ей-Богу, ты рассказываешь интересно, но сейчас самое время заняться делом. Пошли, я прикопаю конверт. Кажется, я понял, в чём тут дело. Вряд ли ты с ума сошёл, но у тебя в голове фантазии, а у кого их в наши времена не бывает? Я тебе поверил, то есть, вижу, что здесь подлянки нет никакой. Только один вопрос. Почему ты сам не стал конверт прикапывать?
Степан помолчал и ответил:
— Боюсь.
— Всё правильно. Я знаю тут место, которое никогда или, во всяком, случае, в ближайшие годы никто не раскопает. Там мы это захоронение и произведём. Это здесь недалеко.
В начале перестройки на этом кладбище захоронили останки или, как говорят, мощи какого-то старца, расстрелянного в двадцатые годы. Над этим захоронением установили большой гранитный крест на массивном постаменте. И вокруг высокая, чугунного литья ограда. Люди приходят сюда молиться. Захоронение под охраной Патриархии и Государства. В ограде земля, конечно, освящённая. Мы прошли внутрь, потому что двери ограды не запирались, и я сделал приямок прямо под бетонную заливку (фундамент) постамента, а потом ещё глубокий подбой (подкоп) под самый постамент. Уж надёжней не придумаешь. Закопал, землю утоптал и присыпал листьями. Всё.
— Слушай, — сказал я. — Примерно через год от конверта ничего не останется. Тогда этот локон, золото это, рассыплется на отдельные волоски, водой их размоет, и в земле его никто уже не найдёт. Понимаешь? Пропадёт золото.
— Вот мне этого и надо.
— Пошли, Стёпка, мне не охота у дежурного спрашивать ключ.
— Ещё минуту погоди.
Он недолго постоял на этом месте, глядя в землю, а потом произнёс несколько слов на каком-то чудном языке, будто просил о чём-то или в чём-то каялся. Потом поднял глаза и сказал мне:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
