я вошла. Я ни с кем не разговаривала. Свою роль я знала. Заползала в постель рядом с Индиго. Носила одежду, которую она для меня выкладывала. Ходила в её тени. Любопытно, но именно Индиго больше всего понимала моё молчание.
– Ты в шоке, – говорила она, сочувственно похлопывая меня по спине. Это можно понять. Тебя выдернуло из одного мира в другой, Лазурь. Когда будешь готова вернуться, скажи. И если захочешь хоть что-то – что угодно, – я всё для тебя сделаю реальным.
До нашего выпускного оставалось несколько недель – и до окончания школы, и до окончания нашего смертного существования. Всего месяц, а потом моя половина души растворится в пахнущей яблоками пыльце Иного Мира. Индиго отказывалась впускать нас, пока мы не будем готовы, и я скучала по нему.
Когда мы были вместе, она ласкала меня нежными пальцами и успокаивающими словами. Расчёсывала мои длинные чёрные волосы и вплетала в них золотые нити. Скармливала мне крохотные пирожные, намазывала на крекеры мягкий сыр с травами и осторожно подносила к моему рту, словно я была зверем, которого она только-только приручила.
И хотя мы не могли войти в Иной Мир, я посещала его каждую ночь во сне. В его каменных стенах царила зима, а когда падал снег, он был словно поэзия в стекле. Снежинки украшали мои волосы, как речной жемчуг. Башня за порогом казалась замёрзшей. Рядом с ним скрипел дуб, и Иной Мир говорил со мной на языке, который я слышала лишь в своих снах…
«Прости нас, дитя. Мы не хотели любить тебя настолько сильно».
То была истина, которой я не понимала до сих пор.
Видите ли, ничего хорошего не случается, когда тебя любят древние боги. Любовь к смертным делает их небрежными и мелочными. Когда они идут, то оставляют на своём пути опустошение – крылья цикад и медвежьи следы, мешочки из паутины, эхо анемонов, конечности влюблённых, превращённых в звёзды.
Я была всего лишь тенью, жившей в запоздалой мысли о великолепии. Движущимся пятном холода. Обителью призраков.
И я могла бы остаться в таком состоянии навсегда, если бы не конверт, который однажды я получила в середине урока. Словно порыв ветра другой земли. Индиго отпросилась в туалет, когда бледный прыщавый дежурный передал его мне.
Я узнала его в тот же миг, когда коснулась, – потёртые края, синий шрифт, которым небрежно было выписано моё имя. Сердце заколотилось, когда я открывала конверт. Я знала свою мать, но всё же поняла, что желаю невозможного. Вместо этого я обнаружила надежду.
Слова «для того, чтобы избегать ловушек» были поспешно нацарапаны на листе бумаги с номером счёта, который она открывала на моё имя. Рядом было нацарапано маленькое пятнышко, размером с четверть доллара. Я уставилась на пятнышко, гадая, что же под ним. Сердце? Буква М? Из всех вещей это было вполне подходящим прощанием от матери. Уродливым празднованием пространства, в котором могло содержаться нечто большее, чем тёмное пятно.
Мечта, за которую я держалась – мы с матерью на пароме, тесная квартирка, сужающееся между нами расстояние, пока я наконец не смогла бы положить ей голову на плечо – исчезла навсегда. Но это была не вся моя мечта. Ведь я мечтала о новом городе, открывающемся моим прикосновениям. Мечтала о горизонтах.
Я не позволю одной из версий моей мечты захватить меня в ловушку. Медленно я начала строить план.
Для нашего последнего смертного опыта Индиго решила устроить шикарную выпускную вечеринку – костюмированный бал, куда была приглашена вся школа. Индиго погрузилась в приготовления, а в утро праздника была слишком занята, чтобы заметить, что я пошла навестить Тати одна.
Мне посчастливилось застать Тати в одной из фаз ясного сознания. Когда я вошла к ней в комнату, то увидела, что она вяжет крючком в темноте. Одеяло, похожее на кровоточащий закат в прорехах, сползало с её постели на пол.
Она подняла голову, принюхалась.
– Лазурь, – выдохнула Тати, расслабившись, когда почуяла мой запах. – Что случилось, дитя?
Это был уже не первый раз, когда я оказывалась с Тати наедине. Она нашла меня в гостиной в первую неделю, когда мои пожитки перевезли в Дом Грёз, и я поняла, что моя мать не собиралась возвращаться. Тати протянула руку, и кончики её пальцев коснулись моих век.
– Ты открыла глаза недостаточно быстро, – проговорила она, и её голос был полон скорби.
Теперь я подошла к её постели. Моя длинная коса постукивала по бедру с каждым шагом. Я взяла Тати за руку и положила её ладонь на свои волосы.
– Как холодная зимняя ночь, – с улыбкой проговорила Тати, а потом нахмурилась. Кажется, она догадалась, что я собиралась сделать, и её губы сложились в мрачную линию.
– Нет.
– Срежь их, Тати, – попросила я. – Мне нужно принести жертву.
В сказках всегда непременно был пир. Великолепные зрелища, устроенные для королей и королев, – золочёные столы, ломящиеся от сияющих слив и сочного мяса, охотничьи псы, тяжело дышащие в залах, жемчуг, трескающийся под ногами, нежные тайны, едва рождённые, согреваемые – пока – в пухлых щеках влюблённых девушек. По сути своей настоящее веселье было лишь великолепной задержкой дыхания, мгновением, когда Судьба кружилась в па на кончиках пальцев, и целые жизни захлопывались и вырывались наружу, когда ступни её опускались на половицы. Пиры отмечали переступаемый порог. Пиры существовали ради окончаний и начал, и этой ночью я молилась и о том, и о другом.
Я задерживала дыхание и брала Индиго за руку. Несколько прядей моих остриженных волос были заключены в небольшой медальон, который я собиралась бросить на землю в качестве жертвы. Я хотела предложить часть себя в качестве оплаты за безопасный проход. Может, тогда Дом не будет оплакивать потерю меня, ведь часть меня навсегда останется здесь. И тогда я проскользну сквозь море гостей и исчезну. Я приведу нас к концу, и таким образом мы сумеем начать сначала. Без меня хватка Иного Мира вокруг Индиго будет ослаблена. Она увидит, что мы не нуждались в свете друг друга, чтобы жить, что мы можем быть цельными сами по себе.
Можем быть свободными.
Но Дому Грёз мой план не нравился. В тот день, когда я купила билет на автобус и спрятала в Комнате Тайн, он скулил и подвывал. И неважно, сколько раз я нежно гладила перила лестницы и обещала вернуться.
Я выбрала нам костюмы в глубине гардероба Тати – два неба, висящих на бархатных вешалках, одно – насыщенно-лазурное с серебром, как кружево морской пены, другое
