Поэтому – никаких чеков, кроме тех, что можно обналичить в любой точке мира. Никаких «завтра». Никаких «половину сейчас, половину потом». Вот товар, будьте добры, платите. Или – или. На крайний случай он был снаряжен «по полной» – вплоть до маленького браунинга с тремя патронами, но для них же будет лучше, если крайний случай не наступит.
– М-м? – Сутенерша показала глазами на альбом, призывая поскорее начать выбор самой достойной блондинки.
Колесов усмехнулся и открыл тяжелую обложку. На первой же странице вместо фотографии была записка крупными печатными русскими буквами:
«НОМЕР ПРОСЛУШИВАЕТСЯ. ДЕНЬГИ ЗА ТОВАР ВНУТРИ АЛЬБОМА».
Сергей Михайлович дернулся и поднял глаза на сутенершу. Та с ожиданием, явно не понимая, в какую историю ее втянули, улыбалась.
– Вот дура… – болезненно хмыкнул Колесов и осторожно приоткрыл вторую страницу.
Альбом был внутри полым, и весь он был набит банковскими упаковками.
«Ай да Ной! – подумал Сергей Михайлович. – Смотри, какой широкий жест доверия!»
Его несколько расстраивали общие затраты на операцию: от проваленного уральцами заказа до десяти штук зеленых таможне – чтобы пропустили без досмотра. Но результат покрывал все. Он закинул ногу на ногу, развернул альбом так, чтобы эта дура не видела, что скрыто внутри, уселся поудобнее и вытащил одну упаковку. Потянул за полиэтилен и зашипел от болезненного укола в палец.
– Ах ты!
Колесов машинально сунул палец в рот и тут же понял, насколько плохо его дело. Губы онемели мгновенно – как от наркоза.
– Т-ты… – выдавил он, и рот открылся, да так и застыл.
Сергей Михайлович попытался встать, но ни правая рука, ни правая нога его уже не слушались, и он мягким тяжелым кулем повалился на ковер. Сутенерша подошла, наклонилась, упакованной в перчатку рукой подняла альбом и широко улыбнулась, ощерив ровные фарфоровые зубы.
– Ы-ы-ы… – затрясло Колесова.
Его парализованное тело уже начало извергать из себя сначала содержимое желудка, затем – кишечника, и в считаные десятки секунд все понимающий Колесов оказался лежащим в зловонной луже собственных нечистот.
– Да… блондинка… красивий, – кому-то сидящему за стеной сказала сутенерша, демонстративно вытащила из портфеля замаскированный под подарок сверток с документами, бросила его на середину комнаты, развернулась и вышла из номера.
Колесов уже почти не мог дышать. Изо всех сил он пытался вдохнуть хоть что-то, хотя бы маленький глоточек смрада, заполнившего номер гостиницы, но ничего из агонизирующего тела ему уже не подчинялось. А потом появился Пахомов.
Он стоял таким, каким его запомнил Колесов там, в спецчасти: спокойный, с огромным кровавым пятном на груди и мазками жирной черной сажи на лице.
– Саша, я не хотел, – не губами, чем-то другим произнес Колесов, – ты же знаешь… это случайность.
И тогда рядом с Пахомовым возник молоденький пристав, втянутый в преступление обещанием суммы, достаточной для покупки квартиры-двушки в Североуральске. Колесов ни разу его не видел, но узнал почему-то сразу.
– Ты сам виноват, – прямо сказал ему Сергей Михайлович, – и потом, я только заказчик… Это не я тебя втянул…
Пахомов и пристав молча расступились, и вперед вышли еще двое – караульные, совсем еще салаги, брошенные им без подмоги там, в Афгане. И впервые Колесову нечего было сказать.
* * *
Комиссар полиции центрального района Будапешта еще раз перечитал лежавший на столе рапорт: «…Найдено тело… принадлежит гражданину России Сергею Михайловичу Колесову… выехал из РФ месяц назад… проживал в гостинице «Штар»… обыск в номере ничего не дал… все документы и вещи на месте… допрошенные по делу работники толком ничего пояснить не смогли… хозяин гостиницы также… версия отравления не подтвердилась… дело закрыто… за отсутствием состава преступления… тело и вещи родственники забирать отказались… принято решение уничтожить путем кремирования… дата, подпись…»
Комиссар покачал головой и пробубнил: «Проклятые русские!» Занес перо над бумагой и поставил подпись: «Согласен. Комиссар полиции Центрального района. Дата. г. Будапешт» – и, подышав вчерашним перегаром токайского на резиновую печатку, приложил ее к постановлению.
Обмен
Все шло строго по рейдерской схеме – пусть и в камере, и Саламбек в своем якобы искреннем порыве помочь Спирскому даже применил силу – чуть-чуть. И похититель чужих машин оставил чужие туфли в покое, и началось главное – раскрутка. Саламбек подсел к Пете на кровать и сказал:
– Я слышал про тебя. Ты – Спирский, великий рейдер.
Он смотрел своими пронзительными глазами в Петину переносицу, и соврать ему было решительно невозможно. Спирский судорожно мотнул головой в знак согласия.
– Мы тебе даже один объект хотели заказать, – небрежно уронил чеченец.
Это было странно, однако в Спирском тут же проснулось профессиональное любопытство.
– И что за объект?
– Тебя же Москва не интересует, – Саламбек беззвучно рассмеялся, – ты же не хочешь ссориться с другими волками, которые пасут здесь свои овечьи стада.
– Вы хорошо информированы, – отметил Петр Петрович.
– Слава твоя идет впереди тебя, – поощрительно сказал чеченец. – Вот и сюда она пришла раньше, чем ты сел. Ждали мы тебя. Я – чтобы поговорить, Алан – чтобы ботинки поменять.
Он снова беззвучно засмеялся, обнажив ровные красивые белые зубы. И Петр Петрович, понимая, что с ним только что пошутили, тоже рассмеялся.
– Но ты зря потревожил хороших людей в Тригорске, – внезапно посерьезнел Саламбек. – Мне нет дела до завода, а вот директора санатория Малькова зря обидеть пытались, он человек хороший. Никогда не отказывал в помощи.
Петр Петрович глотнул. Теперь он догадывался, почему ГэСэУ отказались провести захват «Микроточмаша», и эти догадки его не радовали.
– А что вам с этого санатория? – осторожно поинтересовался он.
– Как что? – недобро усмехнулся Саламбек. – Там мой брат с друзьями лечился, а твои люди приехали и шум подняли. Брату пришлось уезжать, а он ведь до конца не долечился.
Внутри у Спирского похолодело.
– Я в такие дела не вмешиваюсь, – с трудом выдавил он. – Нужно лечиться, лечитесь…
И чеченец мгновенно почувствовал эту слабину.
– Эх ты… – презрительно усмехнулся он. – А мы тебе даже как-то заказ хотели сделать… крупный заказ, хороший… неподалеку от одного Дома культуры… на время.
Петр Петрович громко икнул. И тогда Саламбек встал с его койки, выпрямился и посмотрел на Петю сверху вниз.
– Бедный ты человек, Петр Спирский.
– Почему? – не в силах смотреть в эти глаза, спросил Петр Петрович.
– А что у тебя есть? – поднял брови чеченец. – Вот у меня семья. Большая семья. Есть дети. Есть жена. Есть родители. Брат. Сестры. У меня много друзей. У меня есть цель – борьба за правое дело. У меня все есть. А вот ты – нищий. У тебя, кроме денег, ничего нет.
Спирский опустил глаза, и Саламбек, конечно же, все видел.
– От тебя страхом за километр воняет. – Чеченец отошел к окну и повернулся к похитителю машин: – Эй, Алан! Тебе, кажется, ботинки были нужны?
Боль
Настя наводила справки сама. Сначала разведала, что еще за четверть часа до того, как Артем переступил порог ее дома, его пытались арестовать. Затем один запавший на нее капитан из ОМОНа проболтался, что киллеров взяли за две минуты до того, как Павлов подъехал к «Олимпии». И, в конце концов, она узнала главное: ровно в ту минуту, когда она, задыхаясь от ужаса, вскочила с постели – там, в Москве, Павлов, судя по всему, прыгал из мчащегося под откос автомобиля – на Среднем Урале.
– Бред! – не могла она поверить в реальность того, что с ней происходит. – Я продвинутая, свободная и очень, очень современная женщина!
А потом просто села в подаренный отцом на шестнадцатилетие «Лексус» и отправилась в Москву. Она мчалась по вечерней трассе навстречу падающему за горизонт солнцу, въехала в ночную, сверкающую разноцветными огнями Москву и привычно повторила уже знакомый маршрут «ресторан «Прага», Арбат, проезд, подъезд». Закрыла машину, взбежала на четвертый этаж и после двух секунд колебаний открыла дверь так и оставшимся у нее ключом.
– Артем… вы здесь?
В квартире было темно и тихо.
Она включила в коридоре подсветку, прошла в спальню и замерла. Огромный и давно уже взрослый адвокат Павлов спал беспокойным сном набегавшегося мальчишки.
– Артем… – позвала она.
Павлов, не просыпаясь, развернулся на спину, простыня сползла с него.
– Бог мой!
Все его тело было покрыто ссадинами, кое-где залепленными аптечными пластырями, а на груди, там, где сердце, отливал сиреневым цветом чудовищных размеров синяк.
