Он схватил ее за руку и рывком поставил на ноги.
— Смотри на меня, — прошипел он. — Не смей опускать глаза в надежде спрятаться от позора, заслуженного тобой. Пусть он коснется тебя, шлюха, как раскаленная сталь, и выжжет в твоей душе клеймо скверны!
Ее действительно жгло, как огнем, чувство страха и унижения. Но Маурику этого было мало.
— Римская подстилка! Едва твое чрево освободилось от их отродья, ты тут же расставила ноги, чтобы опять впустить их семя!
Он был настолько вне себя, что выдал так долго скрываемый им факт.
Внезапно прозвучал рев Галена.
— Отпусти ее, подлый трус! Тебе нужен я. Именно я осквернил память о твоем брате, переспав с его вдовой. Защищай его честь и доброе имя своим мечом — или ты боишься показать всем, что ты такой же импотент в бою, каким он был в постели?
Маурик повернулся к нему. Губы его презрительно скривились, и он снова посмотрел на Рику.
— Скажи, родственница, — оскалился он, — место между твоих ног только для римского дышла или мне тоже найдется местечко?
Она окаменела от ужаса. Откуда-то издалека раздался рев Галена. Его слова с трудом доходили до нее.
— Я убью тебя, британец. Клянусь всеми стихиями, ты останешься без головы!
Послышались звуки борьбы — удары кулаков по телу и хриплые проклятия.
Краем глаза она могла видеть, что он пытается вырваться. Но он был один против троих. Увидев, что Балор ударил его кулаком в живот, она всхлипнула.
Гален рванулся вперед, но один из воинов схватил его за волосы и оттянул назад. Балор опять сильно ударил его, на этот раз ниже.
— Нет, прекратите! — Она услышала свой голос, хотя не могла понять, откуда он взялся и как она крикнула. Со слезами на глазах она повернулась к держащему ее человеку. — Не трогайте его… пожалуйста.
То, что она умоляет его прекратить зверское избиение, несомненно поразило Маурика. Он иронически засмеялся, но тут же прекратил смех и дружески улыбнулся ей.
— Попроси меня пощадить его.
Маурик силой заставил ее встать на колени, глядя, как в ее глазах появляется страх. Он вынул кинжал и приставил острое лезвие к ее горлу. По глазам было видно, что он начал понимать, и это сделало его еще безумней.
— Конечно, — насмешливо сказал он, — я могу убить вас обоих, и никто меня за это не осудит. — Он забрал ее волосы в кулак и оттянул назад голову, потом приблизил к ней свое лицо. — Но ему еще не время умереть… Это была бы слишком быстрая и милосердная смерть. А он должен жить до тех пор, пока не увидит, как я накажу тебя, и наказание будет достойно твоей вины.
Выпрямившись и шагнув назад, он медленно вложил кинжал в ножны, потом взмахнул рукой и нанес ей сильный удар по щеке. Когда он снова поставил ее на ноги, она не пыталась вырваться, а вцепилась в покрывающий ее мех. Он отшвырнул ее к стене, прижался к ней, обхватил рукой и сорвал мех.
Рика закусила губу, чтобы сдержать крик боли и стыда. Она чувствовала исходящий от него запах прокисшего эля, давление его тела, и от ужаса у нее перехватило дыхание.
Он провел рукой по ее обнаженной груди. Но в этих ненавистных ласках не было даже похоти, а только желание унизить и оскорбить. Потом она почувствовала около уха его горячее дыхание.
— Попробуй только сопротивляться, и я действительно позволю Балору убить его тут же.
Угроза была ненужной. В этом состоянии Рика уже не чувствовала боли. Теперь ей было все равно, что он с ней сделает…
Церрикс мгновенно понял, что здесь произошло. Он понял также, что произошло бы, появись он немного позже. Гнев от того, что этот самолюбивый трус почти разрушил его планы, смешался с омерзением, и он внезапно огрубевшим голосом приказал своим людям убрать Балора и трех остальных. Их привел Маурик. Поэтому груз вины и ответственности ложится на него, на него одного.
Затем Церрикс жестом указал одному из людей укрыть женщину, которая и так достаточно настрадалась от страха и стыда и не заслуживала, чтобы выставлять ее наготу на всеобщее обозрение. У него возникло было искушение позволить римлянину расправиться с ее мучителем.
Он вскользь глянул туда, где стоял темнокожий воин. При их появлении он вырвался от державших его воинов и Балора. Трое его людей с трудом оттащили его от Маурика, но сейчас, казалось, ярость утихла, или, по крайней мере, была так глубоко запрятана, что внешне ничем не проявлялась. Лицо было неподвижно, как маска, и он потирал костяшками пальцев правой руки ладонь левой, сжимая и разжимая при этом кулак, как бы разрабатывая пальцы.
Церрикс удалил своих людей и глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Могли найтись такие, которые, не зная причин случившегося, оправдали бы действия Маурика, по крайней мере, отчасти. Если он застал вдову брата в объятиях ее раба-римлянина, то вполне понятно, что он взбесился. Это вполне извиняло нападение на центуриона и желание убить его.
По этой причине и еще потому, что он не мог открыть истинную роль и положение римлянина. Церрикс понимал, что его суд должен выглядеть справедливым и беспристрастным. Нельзя дать даже повода подумать, будто им руководит злоба к Маурику, которого все знали, как его противника.
Церрикс медленно повернулся и посмотрел на него.
— Чем же мы лучше наших врагов? — Спросил он намеренно тихим голосом. — Теперь мы тоже насилуем наших же женщин?
Маурик вернул взгляд.
— Тебя это не касается. Это родственное дело.
— Родственные дела не заставляют встревоженную охрану поднимать меня с постели из-за того, что группа вооруженных воинов тайком перелезла через стены крепости. — Церрикс кивнул головой в направлении женщины. — И родственники не кричат от ужаса и не съеживаются от страха при виде родных.
— Предупреждаю тебя, Церрикс, — прорычал Маурик. — Не вмешивайся.
— Нет, это я предупреждаю тебя. — Отбросив показное спокойствие, Церрикс ответил таким же рычанием. — Я догадываюсь, что привело тебя сюда ночью, потому что до меня доходят те же слухи. Я также догадываюсь, чем это должно было закончиться. А это уже касается меня, Маурик. Мне он нужен живым! Я не позволю, чтобы мои планы расстроились. Я не желаю рисковать будущим моего народа ради твоей гордыни — только потому, что ты решил, будто твоя честь запачкана.
— Запачкана? — Лицо Маурика от возмущения покрылось пятнами. — Вдова моего брата спит с рабом и врагом — и это не порочит мою честь? Каждый воин на моем месте чувствовал бы то же самое.
— Однако я сомневаюсь, что многие поступили бы так, как собирался поступить ты. — В тоне Церрикса слышалось презрение.
В ответ Маурик самодовольно усмехнулся.
