В одном из сан-францисских фильмов мы с Пушком изображаем казака и «малороссийскую» девушку, опять же заблудившихся в лесу; на этот раз это был не баварский лес, а парк «Золотые ворота». Нас соответствующим образом нарядили: Пушка – в папаху и казачий костюм, изготовленный Тосей, а меня – в мамину украинскую рубашку с замечательной вышивкой и передник, которые мама перешила на мой рост. Она рассказывала, что их в 1930-е годы вышили волынские крестьянки, когда они с Димой – тогда ее мужем – жили в имении В. В. Курганы. Им тогда заведовал Вацлав Цезаревич Каминский, который фигурирует в неопубликованных тюремных мемуарах В. В. как «мальчик, ужаленный змеей».
Екатерина Григорьевна Шульгина (1920-е)
В другой главе я писала о том, что мама с Димой поехали в Польшу, чтобы спасти свой брак, но сделать этого им не удалось. В его жизни уже была Тося. (Об их отношениях я узнала совсем недавно, когда работала в семейном архиве в Любляне.) Этот роман, однако, не помешал маме с Димой оставаться близкими друзьями. Как его бумаги попали в Национальный архив Словении, неясно; в историческом отношении они ничем не примечательны, архив состоит из сугубо личных писем: Димы, его матери, Тоси и моей матери, а также бабушки (Гуаданини-Билимович) и Веры Кокошкиной. Впрочем, в них есть некоторое количество писем В. В.
Письма Екатерины Григорьевны к Prince Karlutchy (Принцу Карлючему) из Парижа, где она жила, – сумбурные, тяжелые; сегодня они кажутся чуть ли не любовными[306]. Она сначала была актрисой, а потом писала в «Киевлянине» под псевдонимом А. Ежов – как некоторые ее современницы, от лица мужчины. (У меня, конечно, всплывает образ Зинаиды Гиппиус.) Мама рассказывала, что барышни присылали «Алеше Ежову» письма, на которые Екатерина Григорьевна отвечала, и вообще что она была блестящей женщиной. Жизнь ее, однако, оказалась очень грустной: любимый муж ее бросил, двое сыновей погибли на Гражданской войне, и никого, кроме Димы, у нее не осталось. В Париже она работала воспитательницей в семье Евгения Ефимовского, с которой дружила еще в Киеве. Ефимовский был членом «Азбуки», разведывательной организации, организованной В. В. во время Гражданской войны. Екатерина Григорьевна покончила жизнь самоубийством в 1934 году в Белграде (моя мать винила в ее смерти себя, но почему – я не знаю). Она похоронена в Любляне рядом с Аллой Билимович, моей родной бабушкой, сестрой В. В.
Д. Шульгин. Принц Косой и мотоциклетка. ГАРФ (Фонд В. В. Шульгина)
Д. Шульгин. Clos de Patas. Франция (1924). ГАРФ
Принц Карлючий фигурировал и на рисунках Димы еще в морском кадетском корпусе в Бизерте; среди них имелся большой «Альбом принцев», каждый из которых назывался «Его Императорским Высочеством». В первом Принц Косой (и мотоцикл) – у него, как и у других, кошачья голова. Во втором мы видим домик на Лазурном Берегу, где в то время жил В. В. и где он работал на какой-то ферме. Скорее всего, на стуле сидит отец, а сын приезжал туда летом и тоже подрабатывал. Морские картины с кораблями он писал до конца жизни.
Д. В. Шульгин. Джорджтаунский университет. Вашингтон (1950-е)
* * *
В 1951 году Шульгины переехали в Вашингтон, где, как уже было сказано, Дима преподавал русский язык, но еще не слепым, а в 1955 – в Филадельфию. Вот его фотография перед доской, на которой он написал «Несем тиранам смерть! Несем трудящимся свободу!» – лозунг НТС. Подчеркнутые начальные буквы каждого слова, по всей вероятности, выказывают то, что он студентам в Джорджтаунском университете объяснял, каким образом НТС проникал в Советский Союз, а именно этими фразами, в которых была зашифрована его аббревиатура.
В Филадельфии Дима устроился на работу по специальности, инженером. В начале 1959 года мы с мамой гостили у них и все вместе отправились в Нью-Йорк; тетя Тося почему-то сошла с поезда раньше, и мы беспокоились – найдут ли ее Василек с отцом? Она к тому времени уже была больна и умерла через несколько месяцев. Следующая наша встреча с Васильком состоялась на той же нью-йоркской станции, но уже в другом веке.
* * *
Вскоре после смерти жены Дима вернулся в Вашингтон, чтобы опять преподавать русский язык. Василек женился на американке; дядя Дима с удовольствием называл ее индианкой, хотя индейской крови в ней была всего четверть. Он написал об этом В. В., связь с которым после долгих лет возобновилась; тот поинтересовался, из какого она племени, перечислив «Могикан, уважаемых Сементал, живших недалеко от Нью-Йорка, почтенных Делаваров и кровожадных Гуронов, Сиуксов, Арапахов»[307]; сын ответил, что она из племени Сенека. Как В. В. пишет в тюремных записях, в детстве он больше всего любил Майн Рида и знал все «краснокожие» племена наизусть. Рассказывая о браке внука Н. Н. Лисовому, он с гордостью добавил: «Как внук Черчилля!»[308]
После освобождения В. В. из тюрьмы моя мать, а затем Дима начали с ним переписываться, а в 1968 году В. В. выразил желание посетить сына и даже переехать к нему на постоянное жительство. Самая активная переписка велась именно в тот год. После того как Василек отправил ему нужные документы (так как Дима не был американским гражданином, он не имел права приглашать родственников из-за границы), переписка заглохла: В. В. перестал получать письма, хотя его письма к нам иногда доходили.
Думая о переезде, В. В. тревожился из-за денег, придумывал различные способы, «как их делать» (возможно, отсылающие к американской фразе «make money»), и делился ими с мамой: например – «напечатать по-русски и по-английски мою книгу „Дни“, без первой части, трактующей о событиях 1905 года, последние сейчас неинтересны. А события 1917 года остаются и сейчас как важное свидетельство о важнейших событиях того времени. Я дал бы доверенность на печатание и получение гонорара кому-нибудь из вас, то есть близких мне людей. Напиши мне, пожалуйста, свое мнение, фантазии ли это или реально»[309]. Деньги заботили его оттого, что он предполагал обеспечивать не только себя, но и свою вторую жену, Марию Дмитриевну, которую в семье не любили и называли Мардихой; но в июле 1968 года она умерла, и этот вопрос отпал.
Тревожило его и другое: сможет ли он в Америке уйти от политики. Дима ответил ему так: «В Америке не всегда удается делать то, что хочешь. Но безусловно можно не делать того, чего не хочешь, в частности можно не заниматься политикой, предоставляя это занятие тем, кому оно по вкусу»[310]. Ответ старика удовлетворил. «Этой истиной, – пишет В. В., – я буду защищаться против тех, кто меня запугивает: „И на старости лет вас впрягут в политику и будете ее тянуть пока не упадете, как вол на пашне. Тогда о вас напишут некролог“. Точка![311]» Так его запугивали власти, которые, конечно, разрешения на выезд ему не дали. О запугивании есть запись в его дневнике: «…меня… не выпускают. Почему? Потому что боятся за меня. Чего? Вот чего: после того, как я написал благоприятное для Советов [ «Письма русским эмигрантам»], мне нельзя ехать за границу. Почему? Потому что, куда бы я теперь не поехал, меня запрут в каземат»[312].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
