А если кто-то из военных закипал/вставал, то мимо проезжающий військовий автотранспорт останавливался, все вылезали из машин, опять дружно закуривали и начинали давать бесценные советы. Через полчаса кто-то доставал трос (тросы обязательно были в военных тачках), брал на буксир, все опять рассаживались по машинам и разъезжались. Радио было не у всех, да и что слушать-то по радио? Новороссиярокс? Отож.
Короче, рулишь себе потихоньку, нашариваешь в левом набедренном кармане застираной мтпшки пачку сигарет, вытягиваешь ее, и дальше что? Правильно. За ней тут же выпадает зажигалка, прямо на пол машины, где на гражданке лежит резиновый коврик, а на войне — что угодно: от дохлой мыши до потерявшейся месяц назад ргдшки. Ругаешься на чем свет стоит, шаришь рукой по полу, и в тот самый момент, когда кончики грязных пальцев нащупывают теплую пластмассу, командир перестает уныло втыкать в окно, истошно вопит:
— Стой! Фазан! — и начинает выцарапывать макарова из набедренной.
Мы припхались в штаб батальона не просто так. Само собой. Вы вообще покажите мне в армии командира роты, который захочет просто так, по своей воле приехать в штаб. Потому что в штабе — что? Правильно. В штабе ротного сначала поймает майор-зампотех и ласково спросит:
— Где відомість закріплення на тяжеляк, товарищ директор роты?
Как только ротный отбрешется от зампотеха и сделает шаг в сторону выхода, неслышно появившийся из-за спины начальник секретки аккуратно возьмет его за пуговицу на понтовой горке и вкрадчиво поинтересуется, где и как хранится бесценная «карта всіх наших болотів» и на каком этапе находятся поиски пролюбленной месяц назад ротной печати? Ротный, как матерый военный, тут же скажет, что карту он не получал, а печать у него висит на цепочке на груди, прям возле сердца, рядом с крестиком, и бережет оная печать оное сердце ротного от пули вражеского снайпера. Впечатленный этим ответом, секретчик даст слабину, и наш ротный мгновенно упадет в объятия начштаба и будет срочно рожать паспорт ВОПа и карточку огня. Ротного в армии любят все начальники. Только зампотыл не любит его. Зато ротный зампотыла просто обожает, особенно фразами «где форма, мля?» и «а я в фейсбуке читал, что нас уже давно мясом должны кормить».
Всласть задолбав зампотыла, командир роты заносит ботинок над порогом и замирает, пригвожденный к бетонному полу ледяным взглядом комбата, вышедшего на шум выкурить сигарету и, возможно, попить кофе по случаю того, что уже прошло целых полдня, а в батальоне еще ничего не случилось. Усталый взгляд комбата обежит молодцеватую подтянутую фигуру директора роты, остановится на трехдневной (полумесячной) небритости, пятнах на штанах, слипшихся волосах на лбу, комбат вкусно закурит сигарету, выдохнет дым и скажет: «Ну что у вас там? Все нормально?»
Комбат стоял в коридоре и спокойно смотрел на нас. Вася был впереди, я расстегнул рюкзак, вытянул замацанный лист бумаги с принтерным текстом и сунул ротному в руку. Вася кашлянул, зачем-то встряхнул эту бумажку и протянул комбату.
— Что это? — комбат неторопливо взял листик, прищурился, пробежал глазами строчки текста, вздохнул и посмотрел на нас долгим взглядом. — Бля. Вася, — сказал комбат.
— Мы такое пропустить не можем, — твердо сказал командир роты.
Я на всякий случай кивнул.
— Идем на улицу. — Комбат развернулся и пошел в сторону бокового выхода, держа бумажку на отлете. — Сколько хоть человек?
— Девять, — быстро ответил ротный.
— Много, — буркнул комбат и толкнул дверь. В глаза щедро плеснуло солнцем июня.
— Тогда семь, — тут же ответил Вася.
Я опять молча кивнул, мы этот вариант обсуждали.
— Много, — опять сказал комбат и шагнул, пригнув голову, под полог палатки.
— Два на птур, два на спг, два на квадрики и медик. Как раз семеро. — У нас были заготовлены ответы.
— Много, — в третий раз сказал комбат и опять посмотрел в бумажку.
Бумажка лениво трепыхалась на ветерке. Появившийся изза угла военный увидел комбата и резко изменил направление движения, исчезнув туда, откуда вышел, в мгновение ока.
— Откуда узнали-то?
— Ходят слухи, — ненатурально пожал плечами Вася и достал сигарету, — це ж армия…
— Мда… Ладно, — проворчал комбат, аккуратно свернул рапорт и вернул его Васе, — я подумаю.
— Когда позвонить? — Вася был настойчив.
— Мммм… завтра набери. Ближе к двенадцати… нет. К двум. Кто у тебя на квадрике?
— Я и Президент, — ответил командир. — В смысле сержант…
— Та знаю я Президента, — махнул рукой комбат, — медиком Мартин?
— Угу, — улыбнулся Вася и кивнул в мою сторону. — От него хрен отмажешься. Плешь проест.
— Проем-проем, — закивал я, — и Васе проем, и вам, СанСаныч, проем, и вообще, хрен вы меня оставите.
— Птур и спг отказать. У Алмаза свои спецы есть. Медик, два на квадрокоптер и водителя возьми. И достаточно. Завтра позвонишь. Все, давай, не доставай, пока я не передумал, — комбат выкинул окурок и протянул руку.
— Поняв-прыйняв-запысав, — тут же оттарабанил Вася, мы попрощались с комбатом и быстро, пока он действительно не передумал, нырнули в раскаленную машину.
— Давай, заводи бегом, и валим отсюда. — Вася аж подпрыгивал на сиденье.
Я поднял с пола зажигалку, сунул ее в нагрудный карман и нажал на кнопку. Затарахтел стартер, машина рыкнула, задрожала, выпустив клуб черного дыма в пыльный донбасский воздух, и я с третьего раза поймал заднюю.
— Механ… Васюма брать? Шо думаешь? — ротный уже прикидывал «сили та засоби».
— Думаю, что мы с тобой — два дебила. — Я сдал назад, со скрипом вывернул руль и рванул к шлагбауму, привычно гадая, успеет наряд его поднять или нет? Успел.
— Почему? — Вася с интересом посмотрел на меня.
— Потому что только мы можем радоваться тому, что комбат возьмет нас на маленькую победоносную войну. Вася, подумай сам. Три дня копать позиции, ночами, под самым носом у сепаров. За пару недель до вывода батальона в тыл. И вообще — это задача не наша, а третьей роты. Тебе регалий мало? Нас могут убить, Николаич. И не только нас. А мы радуемся. Мы точно — дебилы.
— Ага. Круто, скажи? — промурчал Вася и улыбнулся. — В магазин заедешь. К Лине. Сигарет пацанам треба взять.
2
— Усе, Николаич. Трындец тебе. Спекся, курчавенький, ща тебя разорвут на запчасти. — Я лыбился со страшной силой и перехватывал из руки в руку горячую чашку.
В чашке плескалось две ложки заварного кофе из красной пачки «Львівська», кубиков пять сахара и едва закипевший кипяток. Чашка была норм — она была со мной с первого дня в армии, здоровая, грамм на шестьсот, с раскладными ручками. Я в ней кофе заваривал, поэтому стенки ее были покрыты явно видимым налетом тысяч и тысяч выпитых филижанок за тысячу лет в атэо, то есть, примерно за восемь месяцев.
— Че это? С какого… эээ… почему? — тут же вскинулся Вася и чуть свою чашку не расплескал от возмущения. — Алё, военный, ты мне это брось. Скорее нам пиццу из Докуча привезут, чем я не поеду на войнушку.
Мы сидели на пороге кунга и, скажем честно, — мы любовались. Раннее лето на Донбассе, да еще и вечер… Оооо. Красиво-то как. Зеленые склоны террикона, покрывающиеся медными горящими листьями, тихий ветер, обнимающий тебя за плечи и тут же улетающий дальше. Высокие облака медленно превращались в сказочные фигуры, двигаясь с запада на восток. Вон слон, а вот — вроде как нос корабля медленно вдвигается в борт вражеской галеры. Вот лепесток розы заворачивается на округлое женское бедро…
— Мартин, гля, — ротный махнул рукой на далекое облако, — комбат вставляет звиздюлину начпроду за бутылированную воду. Похоже, да?
Я вздохнул и отставил чашку. Перед кунгом лежал камень, дальше начинался один из склонов террикона, а рядом, рукой махнуть, наш первый блиндаж, двухместное «бунгало» в два наката. В бунгало жили Гала и Васюм, наш золоторукий механ. В данный момент Гала резал овощи на окрошку и ругался на Васюма, а Васюм чистил сваренный картофан и ругался на Галу. Мы с командиром сидели, ждали окрошку и тоже вяло переругивались. Окурки падали в пустой цинк, было пронзительно хорошо и абсолютно спокойно.
