Начал допрашивать, так он то отвечает не по смыслу вопроса, а то вообще отвечать не хочет — не тяните, говорит, за свою трусость позорную я к расплате готов. Все ж допрос я постепенно наладил. Но как дойдем до того дня под Ржевом, у него точно выключается и мозг, и память, смотрит остановившимися глазами поверх меня и молчит. Начинаю ему напоминать, как было дело, а он только дергается, всем телом и ни слова. Так я промучился с ним часа четыре, пока у меня не возникла мысль, что у него неладно с рассудком. Первое-то ранение у него было в голову — задело осколком и контузило, и было это за месяц до Ржева, а к медицине он не обращался. И я отправил его на медицинское освидетельствование. Неделя не прошла — сообщают из госпиталя, что у него нарушение рассудка на почве контузии, судить нельзя… — Раилев помолчал, улыбнулся и добавил: — Кончил он войну генералом, Героем Советского Союза. Мы с ним и сейчас дружим…
Куржиямский и Владков смотрели на Раилева расширенными глазами.
Раилев помолчал и спросил:
— Вы задумывались, в чем своеобразие этого дела? Мы сталкиваемся со взяткой, когда почти на каждую есть, так сказать, официальное подтверждение в виде противозаконных распоряжений. И в отношении взяткодателей мы тоже уже получили немало официальных подтверждений — они-то деньги брали, как правило, из колхозной или какой иной кассы, только проводили это по расходам, которых на самом деле не было. Железные улики, ребятки. Последнее, что хочу сообщить вам, — принято решение произвести аресты. И вы, Владков, завтра же вылетайте в Донецк брать Залесского. Так что вам самое время пойти отдохнуть…
Раилев улыбнулся им обоим и вышел из кабинета — грузный, ссутулившийся, и впервые Куржиямский, глядя ему вслед, подумал, что он уже старый и, наверно, больной человек.
— Ну, что я тебе говорил? — радостно воскликнул Владков, и лицо его светилось. — На горизонте мое свидание с Аленкой и Катюхой!
Глава тридцать пятая
Их арестовали в течение суток.
К Ростовцеву приехали домой на рассвете. Он сам открыл дверь и конечно же сразу все понял. В квартиру вошли Куржиямский, инспектор оперативно-технического отдела, участковый милиционер и двое понятых.
Постановления об аресте и обыске Ростовцев читал так долго, что Куржиямский не выдержал:
— Что-нибудь непонятно?
Ростовцев поднял на него взгляд и замер в напряжении.
— Не истязайте память, — помог ему Куржиямский. — Я приходил к вам на работу, когда вы интересовались делом своего давнего сообщника Ревзина. О том деле в свой час мы с вами еще поговорим, а пока присядьте, пожалуйста, и распишитесь вот тут…
Ростовцев, не глядя, расписался.
— Где ваша жена?
— Вчера вечером уехала в Харьков, к родителям.
— Для ускорения обыска — где вы храните деньги, ценности?
— Никаких тайников у меня нет… и нет кладов.
— Все равно, Ростовцев, найдем, — тихо сказал Куржиямский и повернулся к инспектору, который уже вынимал из чемоданчика и раскладывал на столе свой поисковый инструментарий. — Приступайте…
Минут десять прошло в полной тишине, только слышно было, как попискивает в наушниках у инспектора, просматривавшего стену, да перешептывались стоявшие у дверей понятые.
Ростовцев сидел, откинувшись на спинку стула, и, положив руку на стол, механически барабанил пальцами. Халат у него распахнулся, открыв грудь, поросшую седыми волосами. Куржиямского его волосатая грудь почему-то раздражала, ему хотелось попросить его подобрать полы халата. Удержался, авось сам заметит…
Ростовцев запахнул халат, затянул потуже пояс. Постепенно шок проходил, и мозг его начинал работать все яснее. Везение кончилось… Везение кончилось — привязалась эта простая и, в общем, соответствующая истине мысль. Ему действительно же везло, и не один год.
А это последнее предприятие ему не нравилось с самого начала, когда Кичигин самовольно сделал себя главным в группе и чуть не объявил своей идею, которую он, Ростовцев, преподнес ему однажды на блюдечке. Но без Кичигина, надо признать, это дело быстро бы заглохло… хотя все время Ростовцеву казалось, что дело ведется неправильно — Кичигин, увидев, как легко идут в руки шалые деньги, дал волю своей жадности и перестал думать об осторожности. И вот результат. Приведется, так он выскажет это ему в глаза… Значит, тогда ему со «скорой помощью» не померещилось. А он в тот день все-таки уговорил себя, что то было случайное совпадение. Идиот. Можно было бы часть денег переправить с женой в Харьков. Но, может быть, они ничего не найдут, в свое время тайник он своими руками сделал на совесть, и знает о нем только он да жена.
Впрочем, что ему теперь тайник? Разве жене пригодится — будет на что посылать ему посылки. И тут он вспомнил полученное месяц назад письмо Глинкина из колонии строгого режима — не письмо, а стон со слезами. Умоляет подумать о нем… Даст бог, окажемся вместе. А подумать о нас уже будет некому… некому…
Тайник нашли спустя два с половиной часа, когда инспектор перешел со своей техникой в кухню. И только начал он там работать, как тут же позвал участкового помочь ему перевернуть тяжелый стол, в четырех ножках которого и был устроен тайник. В кухню позвали Ростовцева и понятых. Вскрывали тайник уже при них…
— Пользуйтесь… пользуйтесь, — глупо бормотал Ростовцев, и в это время ему казалось, что его покидают последние силы, а может, и жизнь. В глазах у него потемнело.
С Кичигиным произошла накладка. Знали, что он в пятницу оформил документы на командировку во Владимир и на работе всем говорил, что уедет туда на машине утром в понедельник.
Приехали за ним рано утром в субботу, а его нет дома. Оказывается, он еще в пятницу вечером выехал во Владимир, сказав дома, что в субботу у него назначено там совещание на заводе. Всё это узнали от его жены, которая открыла им дверь и пригласила зайти. Странное дело — она же не могла не догадываться, зачем понадобился милиции ее муж, но была совершенно спокойна и даже чуть насмешлива. Все-таки, скорей всего, она все знала…
На квартире Кичигина остался участковый, а Зарапин со следователем прокуратуры Бориным на оперативной машине поехали во Владимир. В девять утра они уже были там…
Постучались в номер-«люкс» местной гостиницы — ни ответа ни привета. Зарапин позвонил от дежурной по этажу в номер — трубку взял Кичигин.
— В чем дело?
— Вы Кичигин?
— Кичигин, Кичигин, а в чем дело? Я сегодня, как и все, не работаю, дайте поспать.
— Откройте, пожалуйста, мы из милиции.
Длинная пауза, во время которой Зарапин отчетливо слышал участившееся дыхание, и затем Кичигин положил трубку.
Наконец в двери щелкнул ключ, и она приоткрылась. Зарапин нажал на нее и раскрыл полностью. Он и Борин, отстранив Кичигина, вошли в номер. Ничего не разглядеть. Зарапин рывком раскрыл шторы. Свет обнажил неприглядное: грязный стол после пьяного ужина, опрокинутая бутылка, под столом разбитая тарелка, вся скатерть в винных пятнах.
— Красиво гуляли… — не удержался Зарапин.
Кичигин отвернулся. У него самого видик был отчаянный — рубашку напялить успел, но не застегнул, брюки натянул, а подтяжки болтаются как хвост, босой, волосы на голове перьями…
Из соседней комнаты послышался стон.
— Кто там? — спросил Борин. — Зарапин, посмотрите…
На постели, укрывшись с головой, кто-то спал, постанывая. По вещам, разбросанным у постели, Зарапин понял — женщина.
— Там женщина спит, — доложил он Борину.
— По-моему, вы вторгаетесь в мою личную жизнь, которую охраняет конституция, не так ли? — громко и с вызовом проговорил Кичигин. — Прошу внести мой протест в протокол.
— Кто там, в постели? — тихо спросил Борин.
— Там женщина… — Кичигин тоже безотчетно перешел на тихий голос, — случайная для меня женщина… просил бы ее не впутывать.
— Ну вот, а сами требуете — в протокол…
Женщина оказалась совсем не случайной — он привез ее сюда из Москвы, и была она его давней любовницей и артисткой эстрады, чье пение, впрочем, было известно только посетителям второстепенных московских ресторанов. Сейчас она никак не могла протрезвиться, явно не понимала, что происходит, пыталась обнимать Зарапина, а в ответ на его вопросы только хихикала… Ее оставили пока в покое. Борин обратился к Кичигину:
— Где вы храните деньги и ценности?
— Все в ней, — рассмеялся Кичигин, показывая на свою артистку.
— Что? Что? — вдруг протрезвела та. — Ты это брось, копеечник.
— Так где все-таки?
— Дома. Где же еще? — тихо ответил Кичигин.
— А точнее?
Кичигин молчал. Странное дело — сколько раз он представлял себе, как все это будет происходить, и видел себя то гордо молчащим, то ироничным, а то и беспощадным обличителем и находил при этом какие-то точные, весомые слова. А сейчас, когда все это происходило реально, в виски ему била одна бессильная мысль: раскаяние… раскаяние… Как будто в этом были сейчас все его надежды на что-то лучшее.
