Залесский больше не произносил ни слова. Только на другой день, когда Владков и он уселись рядом в кресла самолета, он сказал:
— Единственно, чего хочу, чтобы этот самолет разбился.
Владков промолчал и продолжал методически пристегиваться ремнем к сиденью. Занялся этим и Залесский…
Последними были арестованы Лукьянчик и Сандалов.
Уже арестованный Ростовцев подписал им письма, приглашавшие приехать в Москву на три дня. Они ехали вместе. Сандалов был встревожен — получив письмо Ростовцева, он пытался дозвониться до него, но тщетно. Дело в том, что раньше Ростовцев высказывал желание, чтобы Сандалов купил ему в Риге какой-то транзисторный приемник, обещал прислать деньги, но не прислал. Теперь Сандалов хотел везти ему приемник, но запамятовал, как он назывался. Он звонил Ростовцеву на службу и домой, утром, днем и поздно вечером, и никто не отзывался. Это его встревожило.
Лукьянчик же ехал в Москву в совершенно безмятежном настроении, за последнее время он поверил в то, что с ним больше никаких неприятностей произойти не может. Главное — не лезть людям в глаза, не занимать никаких заметных постов. Нужна вот такая работа, как сейчас, — и особых усилий не требует, и дает приличные деньги, он даже посылает каждый месяц своей жене-красавице, живущей на Севере с родителями. То, что она далеко от него, — единственная его мука, и в недалеком будущем он собирался покинуть Прибалтику — тесть обещал устроить его на тихую и хлебную работу там, у них, на Севере. Скорей бы…
В пути Лукьянчик был весел и разговорчив, чем сильно раздражал Сандалова.
Взяли их на перроне, как только они вышли из вагона. Лукьянчика повел Владков, Сандалова — Куржиямский. С вокзала их повезли в разных машинах и сразу доставили в прокуратуру на первый допрос…
Глава тридцать шестая
В следствий наступил самый напряженный этап. Допросы преступников велись весь день, одновременно в нескольких кабинетах. Раилев руководил следствием.
Самым трудным для следствия оказался Залесский. Он все отрицал. Даже на очных ставках со своим давним сообщником Кичигиным он разыгрывал драматические сцены, чуть ли не со слезами на глазах спрашивал, зачем тот на него клевещет? Только неумолимые факты заставляли его делать незначительные признания, да и те — с оговорками.
Ростовцев тоже довольно долго запирался. Раилев посоветовал Владкову начать с дела о «золоте» из Грузии — тут у него сорвалось, ничего не успел сделать, и он решит, что признание в этом безопасно… Так и сделали. На первой же очной ставке с жуликом из Грузии они опознали друг друга и восстановили эпизод с чемоданом, но оба уверяли, что о золоте понятия не имели — обычная спекулятивная сделка с товаром из Грузии. Но затем Ростовцева ждал неприятный сюрприз — очная ставка с Гонтарем, который к этому времени дал полные показания, в том числе и о панике с чемоданом, когда Гонтарю понадобилось прятаться в колонии. И опять разговор о «золоте». Ростовцев решил, что все-таки это не о главном, и дал осторожные показания, что в чемодане могло быть и золото, но он его не открывал, было-де не до этого, и вообще все дело сорвалось, и чемодан был возвращен в Тбилиси.
— Какие были у вас отношения с Гонтарем после этого? — спросил Куржиямский.
— Никаких.
— Вы запамятовали, Александр Платонович, — мягко заговорил Гонтарь, улыбаясь своим большим ртом. — Вы потом снабдили меня паспортом на имя Томака и устроили меня к Нестеренко, который со своими сообщниками готовил кражу часов с завода. Сказали мне при этом, что таким образом я надежно спрячусь от возможной мести грузин. А потом, когда нас поймали и осудили, вы, как человек благородный, выручили меня из колонии. Правда, вот уже теперь следователь подсказал мне интересную мысль: откуда вы знали, что Нестеренко и я с ним непременно попадемся и получим срок? Не вы ли это тоже обеспечили? Интересная мысль.
— Что скажете, Ростовцев, по этому поводу?
— Дикие сказки, — ответил Ростовцев, глядя на Гонтаря с уничтожающим презрением.
Куржиямскому понадобилось больше часа на то, чтобы показания Гонтаря из диких сказок превратились в реальную правду. Только когда он зачитал показания человека, который продал Ростовцеву тот краденый паспорт на имя Томака, и спросил: пригласить на очную ставку и его? — Ростовцев пошатнулся и начал давать более правдивые показания. И в заключение, побледнев от ненависти к Гонтарю, сказал:
— Но я не обеспечивал провала воришек Нестеренко, я только хотел хоть на время избавиться от дурака, — кивок на Гонтаря, — который мог продать меня в трепе за кружкой пива.
— Я вообще, Александр Платонович, пива не пью, — усмехнулся Гонтарь.
Затем Куржиямский повел Ростовцева в прошлое, в его совместные с Залесским ростовские дела. Дело Бутурлина, которое он изучил в Ростове, дало ему возможность задавать Ростовцеву такие вопросы, что тот не мог не подумать, что Залесский раскололся — откуда же еще может все это знать следователь? И тогда Ростовцев взорвался и понес Залесского, сваливая на него все ростовские аферы, а себе оставляя роль послушного исполнителя отдельных его поручений, И он почти обрадовался, когда Куржиямский, довольно скупо записав эти его показания, вдруг сказал;
— Замучились мы с вами по всяким прошлым делам, а теперь давайте-ка перейдем к делам сегодняшним.
И Ростовцев сопротивляться уже не смог, это было бы просто глупо — он ведь поначалу пытался корчить из себя деятеля, хотя Куржиямскому уже давно приятно и смешно было наблюдать, как на глазах линял тот седогривый красавец с наманикюренными ногтями, которого он знавал когда-то…
Куржиямский раскрутил и то дело с незаконным приобретением строительных материалов для нескольких дач. Конечно же Ревзин полез на базу по заданию Ростовцева, а провалившись, по его же совету взял все дело на себя. Он только малость поторопился, не дал Ростовцеву приготовиться к суду, но все же потом, усилиями Ростовцева, положение было поправлено, взятка из доказанной превратилась в недоказанную, и Ревзин получил условное наказание…
Сараев, как и предсказывал Раилев, оказался для следствия самым легким — он глубоко переживал свою катастрофу, в кабинете следователя как бы столкнулась вся его судьба и совершенные им преступления, и вся его честная жизнь оказалась бессильной спасти от позора и расплаты. Он только попросил Раилева, чтобы тот допрашивал его сам:
— Мне очень трудно, когда… человек молодой, — в сыновья мне годится… Вы должны понять…
Раилев его понимал и почти все допросы провел сам.
Любопытно повел себя Лукьянчик. На первом допросе он заявил, что не знает, за что арестован, требовал немедленно дать ему адвоката и вообще разыгрывал оскорбленную невинность, А на другой день все признал до самого донышка. Дело в том, что Глинкин, сидящий в колонии строгого режима за свои брянские преступления, тщетно пытался добиться, чтобы ему помог хоть кто-нибудь из сообщников — то ли Ростовцев, то ли Залесский и, наконец, хотя бы Лукьянчик. Он-то их всех, можно сказать, спас — не заложил, а что же это теперь они молчат? Он написал им кучу писем, и ни звука в ответ. И тогда он решил, что его уже, как говорится, дальше Кушки не сошлют, а помочь себе он может только сам и для этого путь один — стать образцовым заключенным и не жертвой правосудия, а его помощником. И он накатал показания на 80 страницах про все свои и Лукьянчика преступления в Южном. Непонятным образом вспомнил добрую сотню имен тех, кто давал им взятки, высчитал, что из этого досталось ему и что — Лукьянчику.
Когда Лукьянчику на втором допросе дали прочитать эти 80 страниц, из него точно воздух выпустили, у него не стало сил сопротивляться, и он тоже сел писать свои показания по Южному. Заодно сознался и в систематических приписках в период руководства там стройуправлением…
Было решено — провести Лукьянчика через суд по последнему делу, а затем его и Глинкина этапировать в Южный, чтобы там могли провести над ними показательный процесс. Как говорится, за возмездием ничего не пропадает, дай только срок…
А вот Залесский продолжал упорно и глупо запираться.
…В это утро Владков допрашивал Залесского по эпизодам взяток, полученных от Кастерина. Все уже было установлено совершенно точно и зафиксировано. Кроме одного эпизода — посещение Залесского Кастериным в Донецке, в частности — первое его посещение, когда Залесский при нем звонил в Москву и уточнял у Кичигина, можно ли пообещать Кастерину то, что было ему необходимо для его спецавтобазы. Залесский вообще отрицал, что принимал клиентов в Донецкой «Сельхозтехнике». Вероятно, он боялся дополнительного обвинения в корыстном злоупотреблении служебным положением. Но это было глупо, потому что такое обвинение против него уже существовало и без этого эпизода с Кастериным и даже было им признано. Но когда Владков разъяснил ему это, Залесский снова крутнул головой:
