Черчилль принял на себя руководство подавлением мятежа в греческих войсках. По пока принятые меры не давали результатов. Восставшая бригада укрепилась в лагере, ощетинилась пушками и не подпускала к себе никого. Солдаты требовали одного — отправить их в Грецию, чтобы они могли там воевать с фашистами.
Работая в штабе, Кет Грей оказалась в курсе разыгравшихся в Александрии событий. Через день после того, как в газетах сообщили о прибытии греческого короля, она передала Липеру еще одну шифрограмму из Лондона. Телеграмма была адресована не совсем обычно — «Послу Липеру и всем руководителям, которых это касается». Полковник Беркли был несказанно горд, когда Кет по распоряжению Пейджа принесла и ему телеграмму, чтобы командир дивизии тоже был в курсе дела.
«Безусловно, прежде чем прибегнуть к стрельбе, — писал Черчилль, явно недовольный затянувшимися событиями, — вы должны выждать для того, чтобы отсутствие снабжения могло сказаться как в лагере, так и в гавани среди мятежников. Не слишком беспокойтесь о том впечатлении, которое это произведет на внешний мир. Не проявляйте особой охоты к переговорам, пусть голод сделает свое дело. Нам нужно получить этих солдат в свои руки разоруженными! Мы будем стрелять по бунтовщикам всякий раз, как это потребуется».
Беркли прочитал шифрограмму и посмотрел на Кет. Ему все же удалось примириться с этой неподатливой девчонкой. Он доверительно сказал ей:
— А у меня есть прекрасная идея. Я обязательно изложу ее премьер-министру. Сегодня вечерком задержитесь, Кет, после работы. Я кое-что продиктую.
До британского премьера дошли вести, что Рузвельт возмущен его поведением в Александрии. О русских уж и говорить нечего — Черчилль заранее знал, как отнесутся к этому русские. Ждать теперь моральной поддержки неоткуда. Нужно покончить с мятежной бригадой, прежде чем возмущение выльется наружу. Черчилль решил ускорить события, ему некогда нянчиться с греками.
Кет Грей обычно не вникала в содержание проходящих через ее руки секретных документов, но иногда просто интересно было узнать новости, о которых другие и не подозревают. Однако удовольствие, которое она получала, будучи посвященной в тайны, было неполным, оттого что Кет не имела права ни с кем поделиться секретными новостями. Последняя шифрограмма, предлагавшая организовать голодную блокаду греческой бригады, вызвала в душе Кет иные чувства — сначала недоумение, потом негодование. Разве можно так обращаться с союзниками!
Если бы все это происходило где-то далеко, касалось бы незнакомых и неизвестных ей людей, Кет, возможно, отнеслась бы совсем иначе к этому бесчеловечному распоряжению. Но сейчас… Кет хорошо знала многих из греческих офицеров, которые теперь, может быть, изнемогают от жажды и голода. Почему она должна молчаливо взирать на такую вопиющую несправедливость? Постепенно Кет пришла к мысли, что ей нужно прежде всего узнать, что же там происходит — в греческом лагере. Узнать об этом можно только через ресторатора, добродушного и веселого Пападериса. Ясно, что он в курсе дела.
В очередной уикэнд Кет подговорила влюбленного в нее адъютанта отправиться компанией в греческий ресторанчик. В нем было непривычно тихо, когда они спустились в прохладный полуподвал и заняли излюбленный столик. На месте Пападериса за стойкой распоряжалась его жена, седая полногрудая гречанка в цветной кофте и таком же платке, накинутом на плечи. Она и обслуживала немногих посетителей, преимущественно египтян, молчаливо отхлебывающих кофе из маленьких, будто взятых из игрушечного сервиза, чашек. Перед каждым посетителем стоял высокий стакан с водой, вероятно очень холодной, потому что стенки стаканов запотели и оставались прозрачными только там, где к ним прикасались пальцы.
Через некоторое время в зале появился и Пападерис. Он вышел из внутренней двери, которая вела на кухню, и сдержанно поздоровался с англичанами. Пападерис заговорил с египтянином, курившим за соседним столиком. Тот одним глотком допил кофе, поднялся из-за стола и пошел следом за ресторатором. Вышли из зала и еще несколько посетителей. Все они исчезли за дверью, откуда только что появился Пападерис.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Кет показалось, будто за спиной ресторатора мелькнуло знакомое лицо капитана Каргопулоса. Но так это или нет? Если это Теодор Каргопулос, почему он в штатской одежде? На нем была желто-коричневая роба, такие носят обычно торговые моряки на берегу в тропиках. Кет рассеянно тянула терпкое вино, но и оно казалось ей сегодня не таким вкусным. За столом у англичан едва теплился разговор, не было того приподнятого настроения, которое обычно появлялось здесь в сутолоке ресторана. Даже музыканты, приютившиеся в углу зала, играли как-то нехотя, без задора. Пошептавшись с приятельницей, Кет вместе с ней пошла в туалетную комнату. Было поздно и скучно, компания собиралась возвращаться домой.
В коридоре рядом с кухней Кет столкнулась с Каргопулосом. Это действительно был он, похудевший и незнакомый, в желто-коричневом одеянии.
— Что вы здесь делаете? — спросила Кет. — Почему вы не в ресторане?.
Ей показалось, что на лице Теодора легкой тенью промелькнула тревожная растерянность, но он подавил ее и улыбнулся. У него были красивые белые зубы.
— Всем нам теперь не до веселья, мисс Грей, — ответил он. — Вы хотите сломить нас голодом.
— Только не я! — живо возразила Кет. — Может быть, вы мне скажете, что происходит?
Подруга Кет прошла вперед, она не была знакома с Каргопулосом. Теперь они стояли одни рядом с кухней, откуда доносились пряные запахи жареной рыбы.
— Ну скажите мне, что происходит? — повторила Кет. Она спрашивала искренне. Из переписки Липера с Черчиллем Кет не могла понять главного — ради чего всё затеяли. Если греческие солдаты хотят вернуться на родину, пусть себе едут. Зачем их задерживать да еще морить голодом и угрожать расстрелом.
Каргопулос мгновение колебался — стоит ли посвящать в события эту девушку, одетую в форму британского сержанта. Но Кет спрашивала так участливо… Потом она нравилась греческому капитану, и капитан уступил.
Идемте, — сказал Каргопулос и повлек девушку за собой.
Через кухню, посреди которой подобно жертвеннику возвышалась большая плита, они поднялись в тесный дворик, заполненный людьми и повозками. Хозяин ресторана стоял с фонарем и распоряжался у сарая. Из распахнутых дверей выносили какие-то мешки, ящики, грузили их на двуколки, навьючивали на спины мулов, и погонщики тотчас же уводили их со двора. Все, что предстало перед глазами Кет, напомнило ей восточный базар поздним вечером. В свете чадящих фонариков мелькали лица, одежды из цветных тканей, блестели глаза, и над всем стоял сдержанный гомон — люди говорили вполголоса.
Каргопулос сказал застывшей в изумлении девушке:
— Это наша интендантская служба, — он усмехнулся и потом серьезно добавил: — Нас хотят задавить голодом, но, видите, свет не без добрых людей. Жители собирают нам пищу. Теперь продукты отправляют в лагерь. Конечно, не все дойдет по назначению, что-то отнимут ваши солдаты, блокирующие лагерь, но все же помощь египтян позволяет нам жить хотя бы впроголодь и стоять на своем. Я верю вам, мисс Кет, и поэтому говорю откровенно.
К ним подошел тот египтянин, который сидел рядом за столиком. Его сопровождала женщина в темной одежде. За плечами она держала мешок, который тут же опустила на землю. Египтянин что-то сказал капитану, Каргопулос перевел:
— Эта старая женщина принесла нам лепешки, она напекла их сегодня. Муку собрала у соседей. Видите, сколько у нас друзей!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Каргопулос по-восточному прижал руку к груди и поклонился женщине. Египтянин переложил хлеб в корзину и вернул ей мешок. Когда женщина отошла, капитан продолжал:
— Вторую неделю мы живем на то, что собирают нам жители городов и феллахи соседних оазисов. А ведь нас несколько тысяч человек. Египтяне чувствуют на нашей стороне правду. В английских газетах нас называют трусами, упрекают, что мы не хотим воевать, не хотим ехать в Италию. Но это ложь! Каждый из нас готов драться, но драться там, где наши семьи, наша земля. — Каргопулос неопределенно указал куда-то рукой. — Вот что происходит, мисс Кет. Мы защищаем свое достоинство… Извините меня, я должен идти.
