По поводу Чингисхана и его преемников я могу сказать, что лишь Хубилаю удалось продержаться в Китае около ста лет. Но этого слишком мало для создания прочного в пространственно-временном поле государства, для создания государственных обычаев, культуры, искусства, характера, в конце концов. Для этой работы нужно минимум 600–700 лет. Чтобы обычаи родились и устоялись, чтобы они пропитали плоть государства на трёх уровнях: на уровне вещественном (что отразилось бы на законодательстве), на уровне семьи (что сделало бы семейную жизнь счастливой и плодотворной) и на уровне атомарном, то есть на уровне одной (любой!) отдельно взятой души отдельно взятого гражданина, уже в утробе матери впитывающего в себя то гражданское, с чем ему придется жить. Для такой государственной работы, конечно же, нужны люди и военные, как гарант всех остальных дел. Но нужны в таком деле прежде всего люди государственного мышления. Если они постоянно рождаются в стране, то она, пусть и через страшные буреломы истории, обязательно найдёт свою дорогу, свой путь. Читайте историю любого современного крепкого государства за предыдущие X–XII веков, и вы убедитесь в правоте сказанного.
В эти века на земном шаре рождалось много величайших государственных деятелей. Тот же Тимур, например. И полководец великолепный, и теоретик государства, и тонкий психолог, и верный подвижник ислама. Казалось, почему бы ему не создать остов крупной центрально-азиатской державы, которая процветала бы до сих пор? А Бабуру почему бы не создать у себя на родине такую же державу, какую он создал на Индостане и какая быстро развалилась под ударами европейцев, главным образом англичан?
Может быть, потому что спешили они? Может быть, потому что методы у них были чрезвычайно жёсткие, жестокие? Может быть, по каким-то иным, объективным причинам? Да-да, были и объективные причины. Но и субъективные! О них нельзя забывать.
Русь берегла свое русское и сберегла. И только поэтому были в истории Руси-России взрывы творческой энергии, воплощавшиеся в литературной строке (от «Слова о полку Игореве» до Пушкина, Лермонтова, Лескова, Бунина, Платонова, Шукшина, Пастернака, Бродского!..), в линиях и формах (храмостроительство, иконопись, фреска, мозаика, прикладное искусство, живопись!!), в звуках (великие композиторы XVIII–XX веков!!), в танце (русский балет, ученики и ученицы Петипа и их ученики и ученицы!!), в пении (от гениальных мастеров старинного романса до оперных певцов и певиц XIX–XX веков!!), в театре (от Параши Жемчуговой до Смоктуновского!!), в кино (были и у нас шедевры!)…
Не раз бывало на Руси такое: задержались на каком-то историческом перекрестке, зазевались по привычке, глянь, а на западе да на востоке, да на юге что деется! Надо догонять, понимаешь ли. Нехорошо плестись в хвосте.
И догоняли. И опережали, догоняя.
И Я СКАЖУ, КТО ТЫ
Один из семи мудрецов Древней Греции изрёк всем известную теперь фразу: «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты». Это — интересный и сложный метод познания личности, но не единственный. Существуют специалисты, оценивающие человека по линиям руки, по жестам; итальянцу Чезаре Ломброзо достаточно было знать биологические признаки (антропологические стигматы), кто-то удовольствуется делами «исследуемого». И так далее.
Древнекитайский мыслитель Конфуций предложил совсем уж удивительный способ познания внутреннего мира (а заодно и внешних характеристик!) человека, тончайший, философски очень глубокий. Согласно легендам, он пришел изучать музыку к известному во всей Поднебесной учителю. Тот провел с ним урок, дал задание, определил недельный срок для подготовки к следующему занятию. Конфуций изучил несложную пьеску на простеньком инструменте. Учитель похвалил его, хотел дать новое задание и на более сложном инструменте. Но ученик попросил предоставить ему еще неделю. Мастер смирился с желанием ученика, исправно платившего деньги. Так продолжалось несколько раз. Наконец Конфуций явился на урок и рассказал потрясенному учителю все об авторе музыкальной пьески, вплоть до его роста, физической силы, темперамента, склонностей.
Автор любого произведения искусства, литератор, философ в своих произведениях творят, прежде всего, себя самих, свой внутренний мир.
Любой народ, создающий свое государство, большое или малое, город-полис или державу имперского типа, выражает в этом произведении государственного искусства свои мысли, идеи, желания, цели, отображает в нем свой внутренний мир. Украшая свое государство, свою землю городами, храмами, теремами, дворцами да усадьбами, сложными архитектурными сооружениями, осмысляя жизнь в литературных и философских произведениях, народ показывает себя самого на разных этапах исторического пути.
Если попытаться представить себе все созданное русским народом, россиянами в XVIII–XX веках, а, представив себе все это, попытаться написать психологический, социальный, духовный портрет русского человечества, то получится объемный, сложнейший образ. Я рискну в легких штрихах сделать это вместе с читателем.
Начнём мы наш поход по дворянским усадьбам XVIII–XIX веков. Много их сохранилось до наших дней. Они разбросаны по укромным, живописным уголкам Подмосковья, других областей Восточной Европы. Некоторые из них превратились в московские парки, своего рода заповедники московской старины, московской истории. Погулять по паркам «Кусково», «Кузьминки», «Лефортово» и так далее может любой желающий. Это — шедевры ландшафтного искусства. В них заказчики, выдающиеся российские политики, приближенные к трону, и исполнители, зарубежные, но в основном отечественные мастера, часто крепостные художники, проявили одну из лучших черт русского человека. Я в данном случае говорю не о чисто художественных ценностях этих дивных произведений искусств. Я говорю… об отношении к жизни, к земле, к природе. Русские люди земли всегда имели в избытке. Очень часто избыток чего-либо приводит беспечных людей к транжирству. И русские люди иной раз транжирили. Бывало такое, зачем идеализировать объект нашего внимания. Но транжирство не стало и не могло стать характерной чертой русского человечества, и мы уже знаем почему: потому что земля русская, хоть и богатая, да капризная, как любимая красавица: сначала ты докажи, что достоин ее, потом она с тобой пойдет под венец. В русских народных сказках недаром этот мотив повторяется с философичным упрямством. Земля русская требовала к себе куда большего внимания. Работать на ней нужно было, прежде чем она богатства свои раскроет перед упорным тружеником.
И такой труженик разбазаривать, транжирить свои богатства, свое главное богатство — землю русскую — направо-налево не будет. И это очень хорошо чувствуется даже не в московских парках, бывших усадьбах графов, а в усадьбах подмосковных. Бродите по ним не спеша, вживайтесь на ходу в местную природу, и вы обязательно придете к выводу о том, как все продумано здесь, как бережно относились мастера к любой складке местности, к любому ручейку, к болотцу. Своими постройками они не кичились: нам, мол, море по колено, хочу замок построить здесь и построю. Нет, высоких да строгих на вид замков нет в стране Московии. Двухэтажные в основном постройки, трехэтажные — максимум. Высокие сосны да ели, да березы с кленами главами своими поднялись выше дворцов. Только церкви возвышаются над комплексами усадеб.
Ещё в детстве я заметил эту странность, когда мы с мальчишками добредали в своих походах до усадьбы по соседству с деревней Одинцово-Вахрамеево, которую когда-то построил Савва Морозов и которая во времена моего детства исполняла нужную всем роль какого-то санатория. Между прочим в нескольких путеводителях по Подмосковью я не нашел информации об этой усадьбе. Но усадьба есть! И как она продумана! Как хорошо здесь было отдыхать и людям XIX века и советским гражданам! Въезд в усадьбу охраняли два ряда липовых аллей. Краснокирпичные ворота, за ними подковообразный двор с огромной клумбой в центре и рядами одноэтажных строений вдоль линии подковы, видимо, для прислуги. Эти строения становятся массивнее по мере приближения к дому с колоннами, чем-то напоминающими строгих стражей. Здесь встречали гостей, устраивали балы, приемы. Но этим усадьба не ограничивалась. За домом стояли двухэтажные разной конфигурации и разных назначений строения, удачно вписанные в ландшафт и соединенные друг с другом тропами, дорожками, вдоль которых стояли уютные скамьи. Каждая тропка и дорожка имела несколько мостиков над крохотными, быстро высыхающими следами ручейков, которые набирали силу только после хорошей весенней или летней грозы. И всюду росли деревья, в мою бытность уже вековые, тенистые. Это был мягкий, пологий склон к реке Рожайке, вдруг прерывающейся большим, но тихим прудом с беседкой-островом в центре. Чуть поодаль от пруда, с московской, северной стороны взбиралась по склону асфальтированная дорога, связывающая усадьбу с Одинцово-Вахрамеево и далее с Каширским шоссе. Тишина и покой за воротами усадьбы быстро уступали место гомону деревенской жизни. Но память! И детская, и взрослая (я бывал здесь в середине девяностых годов XX века) память сохранила в душе и сердце эту благостную тишину, это умиротворяющее чувство соединства с природой…
