15-й Донской казачьей, а в последующем в боях заслужила гвардейское звание.
Особое место среди добровольческих формирований периода Великой Отечественной войны занимают кадровые соединения, которые были представлены в стрелковых, кавалерийских и бронетанковых войсках. Их личный состав изначально зачислялся в кадр Красной армии. Такие соединения формировались по штатам соответствующих родов войск и получали плановую боевую подготовку. Разделение обязанностей по формированию между Наркоматом обороны СССР – с одной стороны, и местными партийными органами и советскими властями, предприятиями и общественными организациями – с другой, в основном оставалось таким же, как и с ополчением: военное ведомство брало на себя укомплектование командно-начальствующим составом и штатным вооружением; местные власти и организации комплектовали дивизии рядовым и младшим начальствующим составом, в значительной степени – политическим составом, обеспечивали формирующуюся воинскую часть снаряжением, транспортом и частично – вооружением. Как и случае с ополчением, в зависимости от местных возможностей отмечались значительные отклонения от обозначенных пропорций. Но так или иначе степень вовлеченности военного ведомства в процесс формирования и боевой подготовки добровольческой воинской части в случае включения ее в кадр была значительно выше, ибо теперь конкретные должностные лица в командовании военного округа несли ответственность за результат. Соответственно, и боевые качества таких формирований были выше, чем у ополченческих соединений. Пожалуй, именно в кадровых добровольческих соединениях Красной армии воплотился искомый идеал: высокая моральная мотивация добровольца соединялась с плановостью формирования, стандартностью организационных форм и качественным укомплектованием оружием и всеми видами довольствия. Наверное, не случайно таких соединений в Красной армии за годы войны появилось совсем немного.
К кадровым добровольческим соединениям Красной армии в соответствии с описанными критериями следует отнести 6-й Сталинский стрелковый корпус добровольцев-сибиряков и Уральский танковый корпус. Но прежде следует сказать о предшествовавшей им своего рода промежуточной форме между ополчением и кадровыми дивизиями, каковой можно считать некоторые национальные соединения, формирование основной массы которых пришлось на рубеж 1941–1942 гг. В соответствии с постановлением ГКО № 894сс от 13 ноября 1941 г. одновременно началось формирование 20 кавалерийских дивизий и 15 стрелковых бригад сразу в пяти среднеазиатских республиках и в ряде автономных республик РСФСР. Кроме того, отдельными решениями ГКО[917] и наркома обороны[918] формировались латышские, эстонские, литовские, армянские, азербайджанские, грузинские дивизии.
Все перечисленные соединения комплектовались по национально-территориальному принципу, с широким привлечением организационных и материальных ресурсов местных властей – в этом отношении национальные соединения были, безусловно, близко родственны ополчению первых недель войны, с тем лишь положительным изменением, что, в отличие от сумбурных предписаний постановления ГКО № 10сс от 4 июля 1941 г., теперь, в постановлении ГКО № 894сс, обязанности гражданских властей и военного ведомства были четко определены и разграничены: «Обмундирование, людское и конское снаряжение, седла, продфуражное и прочее довольствие, конский состав, холодное и частично огнестрельное оружие за счет ресурсов союзных и автономных республик». После сформирования соединения надлежало «принять на бюджет НКО и дообеспечить недостающим вооружением». Постановление предписывало «дивизии укомплектовать здоровым и крепким личным составом местных национальностей, в возрасте не старше 40 лет»[919].
Прямого указания на мобилизационный или добровольческий характер укомплектования «здоровым и крепким личным составом» в постановлении ГКО № 894сс и в других решениях о формировании национальных соединений нет. Это оставалось на усмотрение военных советов военных округов, которые ожидаемо сделали ставку на мобилизацию военнообязанных и молодежи очередного призыва, но одновременно, как, например, в приказе по СКВО, присовокупив требования, которые обычно предъявлялись к добровольцам: «Отбор личного состава произвести особо тщательно, дивизии комплектовать исключительно проверенными, стойкими и преданными Советской власти гражданами»[920]. В целом формулировки директивных документов давали властям на местах возможность подходить к решению задачи творчески, комбинируя мобилизационный призыв и вербовку добровольцев. Республиканские комиссии по формированию национальных дивизий, включавших в себя представителей власти, военкоматов и НКВД, задействовали и мобилизационный, и добровольческий ресурс. Так, калмыцкая комиссия первоначально отдельно отмечала в ежедневной сводке число добровольцев, поступавших на укомплектование 110-й и 111-й калмыцких кавалерийских дивизий. Однако уже на второй неделе формирования дивизий учет добровольцев прекратился, поскольку их удельный вес к мобилизованным был невелик (7,4 процента), а поток быстро сокращался[921]. Как правило, ядро добровольцев составлял партийно-комсомольский и советский актив, работники милиции, общественные деятели.
Особый случай представляли прибалтийские дивизии. Они формировались вдали от родины, в глубоком советском тылу из лиц, поддержавших в 1940 г. советскую власть или сочувствовавших ей, – «рабочая, Красная гвардия, работники НКВД, работники других наркоматов…»[922]. С началом войны, опасаясь репрессий со стороны оккупационных войск и коллаборационистских администраций, эти люди спешно эвакуировались из своих республик и с энтузиазмом записывались добровольцами в национальные части. Особенно отличались в этом отношении латвийцы, среди которых было еще немало бывших латышских стрелков (как «старых» граждан Советского Союза, так и вновь принятых в гражданство в 1940 г.) – легендарных участников Гражданской войны в России[923]. По свидетельству участника событий, 191-й стрелковый полк 201-й латвийской дивизии «формировался почти на сто процентов из добровольцев»[924]. Основной мотив латышей в начальный период формирования дивизии (август 1941 г.) был «скорее вернуться в Латвию». Считалось, что «в случае продвижения [Красной армии вперед] эти люди могли бы быстро занять прежние места в Латвии с целью сохранения кадров»[925]. Эта глубоко ошибочная в тот момент оценка стратегической ситуации на советско-германском фронте владела умами сотен партийных, советских активистов, работников НКВД и военнослужащих латвийской национальности. Сам акт формирования латвийской дивизии Государственным Комитетом Обороны свидетельствует о том, что такая возможность летом 1941 г. еще рассматривалась и высшим руководством Советского Союза, в равной степени заинтересованном в сохранении ядра национально-партийных кадров Советской Латвии.
В национальных дивизиях, формировавшихся в Закавказье и в Средней Азии, добровольческое начало было выражено значительно слабее, однако и здесь всячески поощрялось участие активистов из числа коммунистов и комсомольцев. Добровольчеством охватывался, как правило, непризывной контингент граждан: старшие и допризывные возраста, комиссованные по болезням, увечьям и т. д. На Северном Кавказе на добровольной основе в конце 1941 – начале 1942 г. были сформированы Адыгейский добровольческий кавалерийский полк, 115-я Кабардино-Балкарская кавалерийская дивизия, некоторые другие национальные части.
Интенсивность добровольческого движения в разных регионах была неодинаковой. В начальный период войны в русле высокого патриотического подъема в большинстве республик добровольческие кампании давали хорошие результаты. По данным Х.И. Сиджаха, при формировании в начале 1942 г. Адыгейского добровольческого кавалерийского полка, включенного позже в состав 13-й Кубанской кавалерийской дивизии, поток добровольцев значительно превысил штатную потребность, многим пришлось отказать. Из 1294 отобранных бойцов и командиров около 700 человек были адыгейцами[926]. Большой энтузиазм наблюдался и при формировании добровольческой 115-й Кабардино-Балкарской кавалерийской дивизии, комплектовавшейся
