был в окружении, давно уже вернулись, а о нем ни слуху ни духу», – 23 ноября 1941 г. делится с дневником своими переживаниями о судьбе любимого человека врач районной поликлиники Е. Сахарова[879]. Дочь погибшего ополченца Л. Уланова вспоминала, как, получив похоронку, «мать, обливая слезами извещение военкомата, обращалась к возвращавшимся по ранению соседям с вопросом о судьбе мужа…»[880]. Многие жены ждали своих мужей, и некоторым выпадало такое счастье, когда после двух месяцев полной безвестности мужчина неожиданно приходил домой…[881] Дошедшие в своих скитаниях до дистрофии, обросшие бородами, в лохмотьях – вид их был таков, что их не сразу узнавали родные и знакомые[882].
Дальнейшая судьба вернувшихся из окружения ополченцев была различной. Часть из них направлялись в распоряжение военкоматов. После оформления документов в военкомате проходила медицинская комиссия, по заключению которой могло быть принято решение о демобилизации ополченца по состоянию здоровья либо по возрасту. Например, ополченец П.Г. Васильев, имевший очень слабое зрение, был комиссован и снят с учета в октябре 1941 г., уже после того, как побывал в боях и был травмирован при отступлении[883]. Боец 9-й дивизии народного ополчения М.М. Рыбаков, который передвигался в сторону Москвы сначала пешком, затем на попутной машине, в связи с преклонным возрастом был демобилизован, после чего уже 20 октября 1941 г. он «обратно явился на тот же завод им. Тельмана, откуда [ранее] пошел в ополчение»[884]. В.В. Кознова 1924 года рождения (13-я дивизия народного ополчения) демобилизовали также по возрасту, однако уже осенью 1942 г. призвали в Красную армию вместе с другими его сверстниками[885]. Другие распределялись в воинские части, маршевые команды или в военные училища.
В интервью сотрудникам комиссии Минца, датированных началом 1943 г., встречаются и совсем незатейливые схемы, трактовать которые без дополнительного материала сложно: «Некоторые товарищи, которые были в народном ополчении, попали в окружение и вышли из окружения. Сейчас они работают у нас на предприятии»[886]. Или: «Когда приехали в Москву (речь идет о группе окруженцев. – Авт.), я явился на свой явочный пункт на Стромынке, пробыл там 15 дней и так и остался в Москве…» (М.А. Акатов, секретарь парторганизации полка 17-й Московской дивизии народного ополчения)[887]. «Ронин (сотрудник Института права АН СССР. – Авт.) из ополчения после окружения их части вышел, бежал, вернулся к нам на работу. Потом был мобилизован, кажется, в 1942 г. …»[888] Доцент МИИТ А.В. Дарков после месяца скитаний вернулся в Москву и продолжил преподавать в своем институте[889] и т. д.
Не единичной причиной возврата бойцов военизированных формирований в гражданское состояние могло быть элементарное расформирование части. Один студент Киевского университета в письме на имя заместителя наркома обороны Е.А. Щаденко описал свою ситуацию. 16 июля 1941 г. он пошел добровольцем в формируемый райкомом истребительный полк. Полк не воевал, а, напротив, постепенно перемещался на восток. 31 августа он прибыл в Харьков, где всех добровольцев демобилизовали и направили в свои организации, находившиеся в эвакуации. Например, студентов распределили по профильным вузам, и «только школа младшего начальствующего состава отправилась для дальнейшей учебы»[890].
С осени 1941 г., в связи с введением по постановлению ГКО № 830сс чрезвычайного института городских комитетов обороны, вся полнота власти в регионах была сосредоточена в их руках[891]; все местные вооруженные силы, в том числе ополчение, истребительные батальоны и другие военизированные формирования, поступали в их распоряжение. Вопросы о расформировании таких подразделений и возвращении их личного состава на рабочие места были в компетенции именно городских комитетов обороны (ГорКО). Например, народное ополчение Орджоникидзе (Владикавказа), сформированное 10 сентября 1942 г. ввиду непосредственной угрозы городу, было расформировано 14 января 1943 г.[892] «Учитывая большую потребность в рабочей силе», – говорилось в постановлении Орджоникидзевского ГорКО, – весь рядовой и командно-начальствующий состав запаса возвращался «на предприятия для устройства их на прежних местах работы»[893]. То же происходило и с личным составом истребительных батальонов, хотя жизненный цикл этих формирований длился дольше ополчения: после окончания боев они использовались местными органами НКВД для поддержания общественного порядка. При первой возможности личный состав истребительных батальонов снимался с казарменного положения и возвращался на производство. После расформирования личный состав истребительных батальонов мог привлекаться органами НКВД для участия в оперативных мероприятиях[894]. Командир 6-го истребительного батальона Сталинграда И.А. Бондаренко рассказывал сотруднику комиссии академику Минца о том, как в начале октября 1942 г.
он по распоряжению сверху передал личный состав батальона на пополнение 10-й стрелковой дивизии НКВД. Сам же Бондаренко был откомандирован по прежнему месту работы в областную организацию Осоавиахим[895].
Еще одной специфической проблемой была ситуация, когда добровольческая часть освобождала родные места и бойцы имели редкую для фронтовика возможность навестить дом и родных. Стечение обстоятельств, когда бойцы в силу хода военных действий оказывались на малой родине, конечно, не единичны. Однако в случае с добровольческими частями, формировавшимися на компактной территории, речь шла о том, что целые полки проходили через родные города и села. Такое случалось не часто. Один из таких редких фактов – участие 4-го гвардейского Кубанского кавалерийского корпуса в освобождении территории Краснодарского края в январе 1943 г. Среди казаков-добровольцев возникали «домашние настроения», выражавшиеся в том, чтобы «скорее дойти до своего дома и там остаться». Перед командованием и политическими органами встала нетривиальная задача «по глубокому разъяснению казакам их задач», которым предстояло не завершение добровольческой службы, а «дальнейший разгром врага». Одним из методов мобилизации казаков-добровольцев «на дальнейшие подвиги» было награждение командованием корпуса орденами и медалями всех «стариков-добровольцев», чей авторитет безусловно принимался остальными казаками[896]. Впрочем, примеров освобождения крупными добровольческими частями родных мест в истории Великой Отечественной войны крайне немного, чтобы выявить в этой области закономерности.
Возможность вернуться домой и на свое рабочее место прямо в разгар войны у ополченцев и участников иных военизированных формирований – одна из наиболее ярких черт добровольчества периода Великой Отечественной войны. В ней отразилось промежуточное, «полувоенное» институциональное положение добровольца. Как видно из показанных примеров, возвращение ополченцев находилось в «серой» правовой зоне, поскольку эта процедура не регулировалась законодательством военного времени. Отсюда – феерическое разнообразие причин и способов осуществления этой процедуры.
Сверхсрочнослужащие в годы Великой Отечественной войны
К началу Великой Отечественной войны оставалась только одна категория военнослужащих, которые несли службу в рядах Красной армии добровольно, а если быть точным – по своему желанию остались на ней после окончания срочной службы. Это – сверхсрочнослужащие. Прослойка профессиональных солдат в войсках
