Нужно собраться. После всех событий, раскрывшихся и произошедших в одночасье, я всё ещё люблю своих родителей. Да. Я буду называть их так. Потому что плевать я хотел на то, что они не мои кровные близкие. Эти люди вырастили меня, никогда меня не ущемляли и, возможно, стали даже больше, чем просто любящими родителями. В конце концов, они подарили мне Её… Как бы странно это ни звучало.
Дождь, не переставая, заливал весь Вашингтон последние трое суток, а сегодня наконец прекратился. Солнце едва проглядывается сквозь скопления тёмных облаков, но ливня пока не ожидается. Я вдыхаю полной грудью эту свежесть, желая подольше задержать её в себе. Я нуждаюсь в встряске. Нуждаюсь в том, чтобы меня кидало то в удушающее пекло, то в леденящий холод. Я так давно не испытывал ничего подобного. Только пустоту и оглушающую тоску. Я не романтик. Чёрта с два. Просто из меня словно выкачали все радости жизни, оставив лишь воспоминания. Только за них и цепляюсь. Они возвращают меня к Ней, хоть ненадолго. Хоть так призрачно и едва ощутимо.
Миа любила выходить на долгие прогулки после дождя и тянуть за собой меня. Мы возвращались абсолютно грязными и продрогшими, но абсолютно счастливыми. Это была наша зона комфорта – быть вместе и веселиться в самых неподходящих местах. Наша стихия. Наш ежедневный адреналин.
Передо мной встаёт улыбчивая официантка, и тут же приземляется дымящаяся кружка с кофе, окончательно возвращая меня в реальность. Я благодарю девушку и уже тянусь к бодрящему напитку, как вдалеке замечаю женственный и такой знакомый силуэт. Кружка снова опускается на гладкую поверхность стола, а взгляд устремляется к ней. Даже отсюда замечаю, как волнительно бегают глаза матери в поисках меня. Она нервничает. Сжимает в своих тонких ручках сумку и заправляет прядь за ухом. Я машу ей рукой, отчего она устремляется ко мне со всех ног. Сердце сжимается, когда Франси почти достигает меня. Резко встаю из-за стола и ловлю её в свои объятия, крепко прижимая к себе.
Твержу себе, что я мужчина. Но невидимые цепкие пальцы сжимают моё трепещущее сердце так сильно, что боль дурманит мой рассудок. Хочется что-то сказать, вымолить прощение за боль, причинённую ей и отцу, но слова, будто крошечные иголки, царапают мне глотку. Только обнимаю её и ощущаю, как её тело сотрясают тихие рыдания.
– Ох, Уильям! Ты ведь не собираешься нас покидать, верно? Ты наш сын. Любимый, желанный, – бормочет мама мне в плечо. Чувствую, что ещё немного – и я превращусь в проклятую тряпку. Проглатываю этот болезненный комок и осторожно разнимаю объятия, усаживая её за стол.
Беру её холодные руки и целую их, поднеся к губам.
– Хватит лить слёзы, мама. Ты слишком сильно влияешь на меня, – тепло усмехаюсь я. Она улыбается сквозь слезы.
– Ты прав. Я стала такой невыносимой плаксой в последнее время, даже жутко.
– Ну, у нас имеются весомые основания, верно? – улыбаюсь в ответ, но выходит как-то криво.
Замечаю, как тяжело она сглатывает и чуть отводит взгляд, приводя своё дыхание в норму. Франческа, как и всегда, – истинный эталон женственности и обаяния. Строгая юбка, летний пиджак и эти её жемчужные маленькие сережки. Сколько себя помню, никогда не снимает их. Её пряди, цветом как и мои, убраны наверх, а влажные глаза теперь больше походят на всепоглощающую синеву океана.
Я заказываю для неё её любимый зелёный чай с мятой и осторожно наблюдаю за матерью со стороны. Она всё ещё нервничает. Замечаю под её глазами тёмные круги и несколько новых морщинок рядом. Мне становится вдруг невыносимо душно.
– Мам, ты должна перестать так изводить себя, – чуть погодя, нарушаю я повисшее молчание. – Всё уже случилось. И я рад, я так безмерно рад, что мне довелось побыть для вас сыном.
Я запинаюсь на полуслове. Наверняка я подвёл их. Они приняли меня в свою семью, а я не оправдал всего этого. Смотрю на её призрачную улыбку, и становится дурно, оттого что покрасневшие глаза матери – наших рук дело.
– Ты и сейчас наш сын, – говорит Франси. – И будешь им каждую последующую минуту нашей с Невилом жизни. Ты… может, ты хочешь знать о…?
Я молча мотаю головой, понимая, о чём идет речь. Я думал об этом. Размышлял о них – тех, кто отказался от своей родной крови так просто. Но знание того, что меня бросили ещё в младенчестве, не разбивает мне сердце. Я никогда не чувствовал себя уязвлённым или слабым; только отсутствие одного человека в моей жизни делает меня таким.
– Знаешь, а ведь твоя настоящая мать приходила. Тебе было пять, и вы с Мией гостили у Дилайлы. Она твердила, что излечилась, что искренне сожалеет, что всё вышло так. Но больше она не имела никакого права вторгаться в твою жизнь. Мы об этом позаботились, Уилл.
– Вы всё сделали правильно, мам, – тихо отвечаю я. «Настоящая мать». Меня слегка передёргивает от этого. Моя настоящая мать сидит напротив меня и всё ещё продолжает любить меня, после того что произошло. В это я верю больше.
– У нас имеется её адрес на случай, если ты…
– Эй, – прерываю её я, взяв тонкие пальцы мамы в свои тёплые ладони. – Не будет этого случая. Она потеряла меня в тот момент, когда допустила подобное. Это всё ни к чему.
Мне даже не хочется знать, от чего она излечилась: от наркоты или алкоголя. Не хочется знать, где мой так называемый отец. Вообще. О них. Не. Хочется. Знать.
– Знаю, мы много дел наворотили. Но… как там Миа? – осторожно касаюсь я более болезненной темы.
– Требует тебя. Всё, как и всегда, – тепло усмехается мама, но глаза её блекнут ещё больше.
– Нам время нужно, мам. Нам всем. Но я не могу отказаться от неё навечно. Это всё выше наших сил, понимаешь? Я и она.
Я чертовски растерян. Можно ли вообще говорить с ней так?
– Уилл… я… что ты хочешь услышать от меня? Я с трудом перевариваю случившееся, – тяжело вздыхает она и комкает в руках бумажную салфетку. – Не уверена, что смогу ответить то, что ты хочешь услышать.
– Я и не жду, – мягко отзываюсь я. – Знаю, как тяжело вам приходится, но обещаю, что мы не станем показываться вам на глаза. Можем приезжать к вам с папой по отдельности, если он поймёт. Если захочет… Я просто не смогу лгать, понимаешь? Я презираю ложь. И ты должна не понаслышке знать, как тяжело приходится уживаться с ней. Только вот я больше не смогу. Не выдержу. Это враньё сожрёт меня заживо, мама. Лучше уж такая правда – болезненная и уродливая. Но она будет настоящей.
Её хрупкие пальцы начинают мелко подрагивать, комкая ещё больше эту несчастную салфетку. Я ощущаю, как груда камней спадает с моего сердца, я целиком и полностью ощущаю, как виноваты мы перед ними. Но я чист. Если это можно так назвать. Ведь разве было бы лучше, если бы мы все притворились, будто ничего и не было вовсе? Спустя какое-то время снова собрались бы всей семьей, пили вино и ужинали, изображая изо всех сил непринуждённые улыбки и лёгкость семейного вечера. Это низко – обманывать их. Мы ведь не чёртовы актеры, которые участвуют в театральной постановке, мы – люди! Да и не вышло бы из этой затеи ничего, однозначно. Только не с нами. Не с Мией…
