Академический гламур
А. П. Кузичева. Чеховы. Биография семьи. М., “Артист. Режиссер. Театр”,
2004, 472 стр., ил.
Ветхая и вечная этажерка с шишечками — для крупноформатных книг. Аксаков, Жуковский — в коже и с ятями, Некрасов в редакции Чуковского, советские однотомники классиков, альбомы репродукций и словари, словари… Наверху нивский Боборыкин стопочкой и разрозненный Шеллер-Михайлов. Книгу “О вкусной и здоровой пище” унесла в кухню. Открылось место для новинки: “Чеховы. Биография семьи”.
Матово-зеленый плотнотканый приятно-шершавый переплет — погладить пальцами. В пятый раз пересмотреть тонированные светло-коричневые иллюстрации и вдруг обнаружить ранее не замеченное — скажем, картину “Святый Евангелистъ Иоаннъ”, писанную отцом Чехова. Правда, ни дата, ни размеры картины не обозначены… 65,5 печатных листа, текст в два столбца — целая энциклопедия (стиль оформления, формат, объем), написанная известным чеховедом и изданная к столетию смерти писателя. Что ж, пора — мало ли что подрезали-причесывали на эту тему, подлаживаясь под советские каноны. В книге и солидный справочный аппарат: краткая хроника жизни и творчества А. П. Чехова, в примечаниях — свыше 1300 ссылок, в основном архивных, наконец, “Семейное древо Чеховых” (фрагмент).
Что и говорить, мемуары и биографии сейчас очень востребованы и в связи с историческим поворотом зачастую пересматриваются наново. В книге, специально посвященной феномену семьи, об этом говорится так: “Родословное или семейно-биографическое повествование <…> опирается на коллективную память, и рассказчик или составитель семейного жизнеописания <…> ориентирует его на себя, как часть „родственного организма” <…> Приступая к изложению истории своего рода, П. А. Флоренский писал: „…Мне хотелось бы быть в состоянии точно определить себе, что именно делал я и где находился в каждый из исторических моментов нашей родины и всего мира, — я, конечно, в лице своих предков””1.
На самом деле “биография для семьи”, составляемая ее членами, включает не только участие в истории, но и сведения о разных житейских казусах, бедах, болезнях, семейные легенды, переписку и вообще многое памятное, посторонним совсем лишнее. Материалов для такой, а также для более “официальных” биографий чеховская семья оставила очень много, и очень многое — и воспоминания, и письма — было издано и откомментировано на хорошем филологическом уровне.
Но здесь ставится как бы дополнительная задача. В предисловии “От автора” Кузичева пишет, что стремилась “передать свой душевный отклик на радости и горести семьи Чеховых”. Книга сложена из семи глав — по числу членов семьи Павла Егоровича и Евгении Яковлевны — родителей Антона Павловича. Биографии самого А. П. Чехова в книге нет (это входило в замысел автора), но все семейные события рассматриваются с точки зрения того, как они отражались на нем — на его настроении, материальном положении, жизненной позиции.
Напомним, что Кузичева как лицо постороннее чеховской семье пишет все-таки не для нее и не от ее имени, а для читающей публики. “Публичные” биографии могут быть самые разные: подробно документированные, как созданная Б. Бойдом двухтомная биография Набокова, популярные и в разной степени беллетризованные, типа серии “ЖЗЛ”, наконец, художественные — близкие к фактам, как у Тынянова или Ходасевича, — или вольные, как во многих исторических и псевдоисторических романах. Но все эти жизнеописания схожи в одном. В центре внимания автора — путь героя в “замечательные люди” и его деяния, оправдывающие этот сан. Всякий человек достоин жизнеописания, а не только прочерка между датами на могильном камне. Но не о всяком мы, “чужие”, знаем или хотим знать его “жизненный проект” и душевное содержание. Частной жизнью людей, помимо создателей и держателей семейного архива, интересуются, конечно, гламур и желтая пресса; не стоит жеманиться — предаваемые гласности светские сплетни модны всегда, хотя не всякая семья согласится жить “за стеклом”. С другой стороны, “прайвеси” тоже в моде: “Мне надо подумать”, — говорит героиня американского сериала и удаляется в законно охраняемую от близких отдельность.
Члены семьи Чеховых, по крайней мере братья А. П. и сестра, очень ценили свою отдельность, закрытость, конфиденциальность и мемуары для печати оставили по большей части вполне продуманные… Посмотрим, как обстоит с этим дело в тексте Кузичевой.
“Павел Егорович. Отец”. Здесь повествуется также о родне со стороны Чеховых — о его отце Егоре Михайловиче, сестре, братьях и племянниках. (Точно так же в соответствующей главе сообщается о родне Евгении Яковлевны, урожденной Морозовой, а в главе о Марии Павловне — о потомках, продливших историю Чеховых в ХХ веке, и заодно — об истории издания чеховских писем, создании чеховских музеев.)
О Егоре Михайловиче, деде, выкупившем семью из крепостной неволи, остались в воспоминаниях внуков несхожие мнения. Александр нажимает на то, как ненавидели деда, графского управляющего, работники — бывшие графские крепостные. Как жестоко, по рассказам бабушки, он, осердившись, бил жену и детей. “Нам с Антошей теперь стало вполне понятным, почему и наш отец, добрейшей души человек (курсив мой. — А. Ф. ), держался той же системы и был убежденным сторонником лозы, применяя ее к нашему воспитанию”2.
Для внучки (дочери Александры Егоровны) из глухой деревни Твердохлебово под Воронежем Егор Михайлович был прежде всего добрый и уважаемый человек, который всем помогал, которого как советчика ценили все окрестные торговцы, местные служащие и состоятельные сельские хозяева. У Кузичевой он вышел фигурой яркой, цельной, самобытной, воплощением старорежимного отцовства. Интересно, что Егор Михайлович, почти самоучкой грамотный и по-старинному начитанный, любил в письмах выдержать тот или иной книжный слог, вглядеться в повороты словесного плетения — “писатель”.
Ну а сын его, Павел Егорович, играет в повествовании роль деспота, неумехи, пустослова, зануды, даже лакея и шута. Классический комедийный персонаж. Он тиранит жену, бьет детей и требует от них непосильной недетской работы, он никого не способен пожалеть, понять, обожает лишь себя самого. Выражается высокопарно и кичится своей добродетелью; попрекает выросших детей долгами, а сам — несостоятельный должник. Так ли все это? И все ли это о нем?
Действительно, старшие дети Павла Егоровича — Александр и Антон — вспоминали в письмах про то, что “в детстве у них не было детства”, про “ужасы детства” и проч. Выросшие дети ушли из-под власти отца и добились независимости всякий своим способом. Александр и Николай в Москве почти не жили с родителями. Антон утвердил себя старшим в оставшейся семье (Павел Егорович жил в основном у работодателя, купца Гаврилова), сделавшись главным ее кормильцем. Иван после тяжких бунтов из-за неприкаянности и прерванного образования тоже отделился; но впоследствии Павел Егорович был счастлив, что его сын учительствует, и несколько лет мирно жил в его квартире. Младшие дети — Михаил и Мария — вообще не хотели вспоминать, что у их отца были тягостные (и комические) черты характера. И мало ли о чем порой вспомянется? В контексте всей жизни читаем другие слова (приведенные в кузичевской “биографии семьи”): “ Отец и мать единственные для меня люди на всем земном шаре, для которых я ничего никогда не пожалею. Если я буду высоко стоять , то это дело их рук, славные они люди, и одно безграничное их детолюбие ставит их выше всяких похвал, за-крывает собой все их недостатки, которые могут появиться от плохой жизни, готовит им мягкий и короткий путь, в который они веруют и надеются, как немногие” (письмо семнадцатилетнего А. П. Чехова от 29 июля 1877 года; курсив мой. — А. Ф. ). Что Александр считал отца “добрейшим”, упомянуто выше.
Долгие годы Павел Егорович пытался увести от безалаберной, беспутной жизни старших своих сыновей, Николая в особенности. Александр жил отдельно и по-своему, но не считаться с отцовским мнением все же не мог. С Николаем вы-шло хуже: ни скандалы, ни письма, ни многократная помощь семьи не могли вытащить его из той “балалаечной” жизни, которую он вел. Кузичева пишет: “Павлу Егоровичу недоставало мудрости признать, что „заблудшая овца” пропала и никакими добродетельными словами, нравоучительными примерами и даже родительскими слезами Николая не пронять”. Не мудрости у него не хватало, а хватало любви ни при каких обстоятельствах не бросать — не “овцу”, а сына! Тем более, что не тать какой-нибудь был его сын, а необыкновенно добрый, благородный запутавшийся человек. Которого, кстати, не бросали ни его брат Антон, ни его более благополучные друзья, ни даже не раз “кинутые” необязательным художником заказчики. В последнюю ночь своей предсмертной болезни Николай попросил брата: “Александр, если умру, скажи отцу, что любил его, и очень любил. Больше ничего не говори. Он поймет!..” А Павел Егорович нашел лучшие слова о Николае: “Жизнь его была неудачная, испорченная, но сам он хорош… Молитесь за его добрую и нежную душу”.
